Ливонское зерцало

абы Николаус каждый раз ходил пить пиво и вино, когда Удо, почитатель Бахуса, звал его с собой, то ходил бы он с утра до вечера пьяный, а то и вовсе был бы нощно и денно едва можаху. Но он имел достаточно твёрдости духа, чтобы отказывать молодому барону — под разными благовидными предлогами, дабы Удо воспринимал сии отказы без обиды. Николаус замечал, как одобрительно относился к его отказам старый барон; должно быть, надеялся Ульрих, что, следуя доброму примеру Николауса, возьмётся Удо за ум; также замечал Николаус, как барон разочарованно, уязвлённо порой оглядывался на сына, который словно бы искал золотой на дне каждой выпитой кружки и выглядывал жемчужину на дне каждого опрокинутого кубка. Весьма прозрачные намёки делал барон Аттендорн, рассуждая за обеденным столом о человеке, который не занят всерьёз каким-то делом и потому нельзя поручиться за чистоту его помыслов и за его безгрешность — увы, увы, никакое хорошее дело не правит такому человеку мозги.

Старый барон иной раз отводил Удо в сторону и что-то тихо, но грозно втолковывал ему, бывало едва не брал за грудки могучей рукой. Однажды даже, не сдержав гнева, возвысил голос барон, и сына своего нерадивого, запойного пьяницу, именовал досадною соринкою в глазу Создателя. Многие это слышали, как и Николаус. Однако выговоры отца на сына никак не действовали; даже наоборот — после очередного такого выговора Удо, откровенно назло, ещё сильнее напивался; у себя в покоях он горланил, отчаянно фальшивя и путая слова, героические или любовные песни, тискал по тёмным углам молоденьких горничных, задирался с ландскнехтами, дерзил рыцарям и возмущал их слух именем Сатаны. Бедный Ульрих Аттендорн не знал, что с сыном делать. Барон, видели, чаще обычного теперь задерживался у мраморной статуи жены Эльфриды, подолгу молился возле неё и ронял скупую слезу. И он сказал однажды Николаусу, что, пожалуй, пришло время им ехать в Феллин — знающие люди передавали, будто старый магистр Фюрстенберг уже вернулся из поездки; барон, сказал, продумает и напишет Фюрстенбергу письмо и тогда можно будет отправляться в путь... А Николаус подумал, что у барона, как всегда, имелся свой расчёт — видно, надеялся Аттендорн, что серьёзное дело отвлечёт его непутёвого сына от непрекращающихся попоек.

Но что-то всё медлил барон с письмом. Уж несколько дней прошло, а он всё не велел седлать лошадей.

В то время, как Удо после очередных возлияний отсыпался, Николаус был большей частью предоставлен сам себе. И его такое положение вовсе не тяготило. Он был волен, не оглядываясь на беспутного, делать всё, что ему заблагорассудится. И он много гулял по окрестностям, разговаривал с крестьянами, слугами из замка, с кубьясами. Николаус много читал, сидя на крепостной стене вечерами, и, всякий раз переворачивая страницу, оглядывал окрестности — возделанные поля, покрытые редким кустарником пустоши, леса вдалеке. Он наслаждался видом природы, ибо природа была совершенна в своём летнем убранстве. Он замечал, сколь много в сумерках благолепия, а в вечерней тишине — благозвучия.

Глава 27 Слепой не устрашится и горгоны

нгелика с некоторых пор была как-то особенно серьёзна, спокойна; замечали, что она часто впадала в состояние задумчивости, и если была занята в это время каким-то делом, то, увлечённая своей мыслью, выполняла это дело машинально и иногда допускала ошибки — бывало не того цвета нить по вышивке пустит, бывало не ту ленту в косу вплетёт, а бывало вместе с лоскутом ткани часть подола себе отрежет и тем испортит платье. Порой и где-то по хозяйству распорядиться забывала она. Надо заметить, хозяйством Ангелика занималась давно, едва повзрослела. Она сама возложила на себя бремя забот, чтобы помочь отцу, поскольку тётка Фелиция от этих забот давно устранилась, более занятая своим недугом и переживаниями по поводу одиночества. С появлением же в замке Николауса Ангелика с ещё большим усердием начала вникать во все хозяйские вопросы, и этим она как будто заслонялась от бесконечных мыслей о молодом полоцком госте. Ангелика чаще стала грустить и уединяться, хотя с домашними по-прежнему была приветлива, а с чужими предупредительна. Всё больше времени стала проводить Ангелика в замковой церкви. И слышали не однажды, как звучал под высокими сводами её нежный голосок: «Иисус, Ты остаёшься радостью моей»... Всё чаще стала она уходить в поля возле замка — как будто для сбора цветов; ландскнехты с алебардами и мечами ходили за ней следом, но говорили потом, что никаких цветов юная госпожа не собирала, а только сидела на камне или на пне и долго и отрешённо смотрела в даль. И очень много времени Ангелика проводила за чтением — словно хотела отвлечься от неких мыслей. Наверху, на галерее было у Ангелики любимое местечко — широкий подоконник. Светлое местечко. Там всегда лежали подушки и книга, которую Ангелика читала.

Видно, однажды Ангелика что-то решила для себя, так как отношение её к Николаусу несколько переменилось. Девушка перестала избегать его...