Ливонское зерцало

  ворот спешились, прошли под низко нависающей решёткой. Краем глаза Николаус ворота рассмотрел — ворота, сработанные из толстых дубовых брусков и обитые снаружи листовой медью; а медь, видел, ещё укреплена широкими полосами железа на клёпках. Опытным оком отметил Николаус значительную толщину стен: он сделал не менее десятка шагов от внешней стороны ворот до чистенького, очень уютного дворика. Края и стены прохода были сложены из огромных, в рост человека, валунов, коих великое множество в земле ливонской, а своды представляли собой каменную и кирпичную кладку. Во дворике при выходе из ворот стояли вдоль стены каменные быки, высеченные довольно искусно из гранитных глыб. Николаус понял их назначение: быками в случае длительной осады подпирались ворота изнутри — для верности; неприятель ворота разобьёт, но не пройдёт в ворота, ибо его остановят эти крутобокие быки. Как Николаусу показалось вначале, дворик был образован двумя каменными крыльями, начинавшимися от Срединной башни и упиравшимися в замковую стену. Но, присмотревшись, он увидел ряды окошек и бойниц в «крыльях» и понял, что это не «крылья», не глухие стены, а прочные и неприступные, как вся крепость, жилые строения. Весьма высокие, они достигали едва не половины Срединной башни, а Срединная башня уходила под облака, и смотреть на неё от основания значило головой рисковать, поскольку за этим делом можно было легко сломить себе шею.

Николаус как раз опустил голову, поразившись высоте башни, как увидел спускающегося к нему по каменному крыльцу человека, по виду — хозяина замка. Вслед за этим человеком выходили во двор домочадцы — какие-то женщины, слуги.

Рыцарь Хагелькен почтительно кивнул этому человеку:

— Вот, господин барон, я привёл вам гостя, которого вы ждали, — он перехватил у Николауса уздечку и повёл лошадей в конюшню.

Барон Ульрих Аттендорн, крепко сбитый человек среднего роста, чуть полноватый, с короткой бородкой и подстриженными усами, одетый в дорогое нарядное платье из серого и синего бархата, — как видно, по случаю встречи, — сошёл с крыльца к ожидавшему его гостю.

— Узнал, я узнал тебя, Николаус, хотя и говорят, что время меняет лица младших.

Николаус улыбнулся ему в ответ:

— Отец мой — Фридрих — велел поклониться вам, господин барон, по русскому, полоцкому обычаю, — и он поклонился барону Ульриху в пояс. — Отец передаёт вам пожелания здоровья, бодрости духа и процветания...

Барон Ульрих коротко засмеялся:

— Так и слышу в этих словах голос Фридриха Смаллана, голос купца. Всё ли у него хорошо в доме, в делах?

— Всё хорошо, господин барон.

Аттендорн взял Николауса руками за плечи и слегка встряхнул:

— Какой крепкий!.. Можешь называть меня дядей Ульрихом, как в детстве называл.

— Да, дядя Ульрих.

Тут барон крепко обнял Николауса:

— Ты очень изменился. Ты стал настоящим воином. Ты больше на воина похож, чем на купца.

— Между тем я больше купец, чем воин, дядя, — скромно ответил Николаус.

Разговаривая с Ульрихом Аттендорном, Николаус мельком оглядывал других людей, вышедших его встречать. Сразу выделил из домочадцев женщину, весьма похожую на барона.

Она, конечно же, была — госпожа Фелиция, родная сестра Ульриха; эта явно стареющая, но ещё красивая дама стояла чуть в стороне от других домашних — от горничных девушек и слуг. Фелиция поглядывала на гостя если не холодно, то с некоей настороженностью, что Николаус сразу приметил. Настороженность её на фоне добродушной радости прислуги выглядела осколком льда на солнечной лужайке. Под стать Фелиции был благородный воин в ладных кожаных одеждах, кои не столько платьем следовало бы назвать, сколько доспехами. Человек этот с цепкими быстрыми глазами, с тяжёлым пристальным взглядом отличался некоторой мрачноватостью. Николаус отметил короткую, как у барона Аттендорна, бородку, крупный, властный подбородок, загорелое, обветренное лицо — как у любого другого человека, принуждённого проводить много времени под открытым небом. Воин сей казался роста не очень высокого, наверное, потому, что в плечах он был превесьма широк и кряжист. Открытый ворот кожаной рубахи подчёркивал крепкую шею. И трудно было не обратить внимания на ручищи его — мощные, как корни старого дуба. Николаус не имел представления, кто это такой, но сразу почувствовал силу этого человека — силу его духа — и избегал смотреть ему в глаза, избегал за его взгляд без нужды цепляться.

Приобняв Николауса за плечо, барон повёл его к крыльцу:

— Скажу тебе, Николаус, не самое подходящее время ты выбрал для путешествий. Но мы всегда рады добрым гостям. И раз уж ты счастливо до нашего Радбурга добрался, мы не скоро отпустим тебя. Об этом ты сегодня же, настаиваю, напишешь моему дорогому Фридриху.

Когда уж Николаус поднимался по ступенькам крыльца, ему почудился некий свет среди встречающих любопытствующих слуг. Он поднял глаза...