Ливонское зерцало

И увидел молоденькую девушку редкой красоты. Он даже вздрогнул от неожиданности, ибо это она — человек среди людей — явила для него свет... так утончённа, так нежна, почти что бесплотна была её красота среди простоты и внешней грубости прислуги. Николаус готов был поклясться, что всего мгновение назад этой девушки здесь не было, а подойти неслышно она не могла — громко бы каблучки простучали; вон у неё какие красивые туфельки на стройных ножках, туфельки с деревянными, звонкими каблучками! И из дверей никто не выходил. Это он видел своими глазами. Девушка чудная, образ которой был ему так мил, образ которой, казалось, уж много лет жил у него в сердце и делал его сердце честнее и чище, будто на крыльях прилетела, или — ей-богу! — выросла из-под земли. Впрочем, скорее всего, всецело занятый разговором с бароном, Николаус не заметил её, стоящую за спиной у высоких слуг.

— Это Ангелика, — услышал Николаус у себя за спиной голос барона.

Она была в шёлковой белой рубашке, подпоясанной под грудью, расшитой по подолу и рукавам (равно как и нарядная вставка на груди) красной и зелёной нитями, в парчовой юбке, протканной серебром и закрывавшей ножки ниже колен, и в белоснежных флорентийских чулочках. Головку её украшала голубовато-дымчатая вуаль...

— Ты, может быть, плохо помнишь её, — всё говорил из-за спины барон. — Она ведь была совсем маленькой девочкой в те поры, когда ты у нас гостил; она ещё играла в куклы, когда вы с проказником Удо уже пробовали подглядывать за эстонскими девушками.

Николаус с усилием отвёл от Ангелики глаза.

— Нет, я хорошо помню её, дядя Ульрих. Она была тогда златокудрым ангелочком.

У него учащённо стучало сердце, хотелось... ах, так хотелось ещё раз взглянуть на красавицу.

Не в силах сдержать себя, Николаус опять оглянулся...

У неё были красивые, распущенные по плечам волосы цвета спелой ржи, широкие брови, не тронутые сурьмой, удлинённое лицо и яркие голубые глаза.

— А сейчас она ангел, — добавил Николаус, почтительно кивнув дочери барона.

— Ангелика, — поправил барон.

Девушка стояла совсем близко от Николауса, смотрела на него и спокойно, с приязнью улыбалась. Будто она знала его тысячу лет.

Николаус даже подумал, что она, может быть, и не ему улыбается, а кому-то, кто стоит рядом — за ним. Он невольно оглянулся. Позади него, кроме барона Аттендорна, никого не было. Впрочем, может быть, Ангелика с приязнью улыбалась отцу.

Барон здесь сказал:

— И все домочадцы, погляди, как рады твоему, Николаус, приезду. Без разрешения оставили свои места. Совсем распустил их добрый Ульрих Аттендорн. Так удачно вышло, дорогой Николаус, что уж близится время обеда. И ты можешь выразить пожелание, юный друг. Какое из любимых блюд перед тобой поставить?

Николаус, впечатлённый красотой Ангелики, не сразу сообразил, что к нему обратились с вопросом. Наконец ответил:

— О, дядя Ульрих! Сколько помню, все блюда у вас хороши... Скажите, как поживает Андреас?

— Андреас уже несколько лет живёт в Риге. Он удостоился чести в числе других образованных мужей заниматься делами епископа — главным образом, перепиской.

В ней была какая-то тайна, заметил Николаус...

— А как поживает Удо?

— Наш озорник и всеобщий любимец Удо уже неделю как гостит в соседнем замке. Поговаривают, что ему приглянулась одна из тамошних юных баронесс. У нашего Удо в последние годы образовалась слабость к прекрасным дочерям Евы. Мне кажется, Удо быстрее бы образумился и возмужал, если б я его женил. Но он о женитьбе и слышать не желает. Бежит от меня, едва я завожу о его женитьбе речь.

Или же впечатление тайны оставляли искусно подведённые глаза?.. А красота, пожалуй, всегда тайна: из ничего берётся и однажды уходит в никуда; вот она есть — и вот её уж нет; ей поклоняются, её ваяют, ей уступают путь, её издалека замечают...

— А как поживает Отто?..

Николаус увидел, как при словах его вдруг побледнело лицо Ангелики, кровь от прекрасного лика ангела так и отхлынула. А у Фелиции, что стояла на пару ступенек выше, лицо потемнело и стало как грозовая туча, в белых, невидящих глазах её словно блеснула молния. Фелиция пошатнулась, её поддержал за локоть тот благородный воин в кожаных одеждах. Лицо его было — камень.

— Отто наш умер, — тихо сказал барон. — Ещё во младенчестве. Как ты мог это забыть?

Николаус обернулся:

— Ах, простите, дядя!.. Я по забывчивости своей растревожил вам рану, самую болезненную из ран... Но кто же был тот мальчик, что играл с нами?

Барон пожал плечами:

— Не помню. Как будто не было никакого мальчика. Разве что кто-то из черни? — дядя Ульрих дружески похлопал его по плечу и легонько подтолкнул ко входу. — Ты не печалься, Николаус. Беда наша давняя. Можно сказать, мы с ней поладили уже, — потом он обернулся к слугам. — Мы поселим гостя в Южной башне.

Глава 11 При пытливом уме глаза спешат осмотреться