Ливонское зерцало

ыли несколько дождливых дней. Налетали ветры, гремели громы. Влага небесная смыла пыль с нив и лесов, с дорог и площадей, мощённых камнем, с крыш домов и замковых стен, и, когда тучи ушли, когда новым погожим утром засияло солнце в беспредельной голубизне, мир Господень пробудился ясным и свежим. Мир был прозрачным, как капля росы, дрожащая на виноградном листе; в лучах солнца, пронзающих его с востока на запад, мир был прекрасен, совершенен, был весь как на ладони. И рыцарь, молящийся в ранний час на башне, взирающий на открывшуюся ему, потрясающую красоту природы, мира, как на таинство, не в силах будучи сдержаться, издавал стоны восторга, и рука его, только что осенявшая чело и тело крестным знамением, торопливо доставала из-под плаща лиру и смычок. Нежная мелодия, в звуках которой замолкали птицы, устыдившись голосов своих, сначала тихо-тихо, а потом всё громче проникала в мир, всё властнее захватывала мир; она, рождённая только что, дитя возвышенного чувства, становилась неотъемлемой частью прекрасного мира, она как будто становилась основой его... Но на высокой ноте вдруг оборвалась мелодия, рыцарь опустил смычок и тыльной стороной ладони принялся утирать слёзы.

Молчала лира, молчал нежный голос души его. Великий музыкант, борясь со спазмом, предательски схватившим горло, подавляя судорогу, коварно и накрепко сковавшую чуткие пальцы, укорял себя, говорил сквозь слёзы, что плохой он музыкант, ибо плачет, плачет под прекрасную музыку, которую играет и которую, увы, не в силах доиграть... И благодарил рыцарь Господа, что, кроме Него, Творца всего сущего, никто не видит этих слёз. И просил он Господа оставить ему достигнутое мастерство и научить совладать с чувством... Молчала лира, молчали птицы, и молчали Небеса. Похоже, не слышал просьбы Господь, поскольку, околдованный и вознесённый над суетным миром собственной музыкой, рыцарь дерзнул просить у Него невозможное.

Николаус поехал верхом в деревеньку к Ильмару. Дабы не злить пылауских собак и не привлекать внимания, поехал он полем и к деревне подъехал огородами. Однако Николаус не застал Ильмара дома. Дети сказали, что isa[72] ещё вчера ушёл в лес проверить пчёл и мёд и обещал вернуться только через несколько дней. Николаус бросил им мелкую монетку. Что передать, спрашивали дети, и не хочет ли добрый господин переговорить с матушкой, которая на огороде, или он, может, устал и хочет отдохнуть — взявшись за стремя, тянули его во двор. Но Николаус, ничего им не сказав, повернул коня в поле.

На обратном пути он повстречал Ангелику. Девушка шла тропинкой по полю среди высоких трав и выбирала из этих трав цветок за цветком, складывала цветочек к цветочку. В некотором отдалении следовали за Ангеликой двое довольно крепких парней. Николаус часто видел их в замке — этих двоих слуг. Привыкшие более к лопате, косе или вилам, сейчас вооружены они были короткими мечами. Шли — сопровождали юную госпожу, держали ухо востро. Николауса они заприметили ещё издали, задолго до того, как заметила его Ангелика, увлёкшаяся сбором цветов.

Николаус направил к Ангелике коня, пустил его прямиком по полю, которое использовалось как пастбище. Девушка, услышав тяжёлую конскую поступь, оглянулась. Увидев Николауса, догоняющего её, взволнованно ускорила шаг, потом остановилась. Он нагнал её и спешился. Пока Николаус не поравнялся с ней, она стояла, не оборачиваясь. Руки у неё дрожали, и вздрагивали цветы, охапку которых она держала на локте.

Подол её тёмно-синего платья был в жёлтой цветочной пыльце.

Ангелика обернулась на мгновение:

— Ты хочешь проводить меня, Николаус?

Он заглянул ей в лицо — серьёзное, напряжённое.

— Провожу. Скажи куда.

Девушка наконец справилась с волнением, улыбнулась:

— Просто прогулка. Скучно в замке сидеть за рукоделиями.

Николаус пошёл с ней рядом, ведя коня в поводу.

Они были недалеко от замка — почти в основании того холма, на котором стоял Радбург. Они по тропинке спускались к ручью, берега которого поросли живописными ивами — тенистыми, склоняющимися над самой водой. Проходили мимо больших валунов, каких в ливонских землях без счёту. Валуны эти, настоящие скалы, поросшие мохом, даже во время строительства замка, когда собирали камни со всей округи, оставили лежать, где они лежали, ибо не могли их сдвинуть с места. В древности эсты поклонялись таким камням, давали им имена, связывали с ними легенды.

Николаус заметил:

— Опасно в наши времена девушке одной гулять.

— Я же не одна, — оглянулась, — двое слуг позади.

— Вряд ли они защитят тебя, Ангелика, эти деревенские парни, которые ловчее управляются с дубинкой, чем с мечом. Что они смогут сделать, если вдруг «охотники» нападут на тебя или покажутся мызные люди — вон из тех кустов у ручья выйдут... или из-за того валуна сейчас поднимутся в полный рост?

Трудно было не понять, что Николаус подшучивает над ней, и Ангелика, отличавшаяся весьма живым умом, сразу это поняла.

Ангелика посмотрела на валун.