Лиза готова на все

Тем не менее к тому времени, как подали копченого лосося (сама я терпеть не могу копченую рыбу, но Эльспет заказала ее для всех), я уже ответила на такое количество вопросов, что в любой телевикторине мне полагался бы главный приз. Вопросы сыпались на меня один за другим, только успевай отвечать. Утешало одно: Эльспет ни разу не нахмурилась и не посмотрела на меня недовольно. Судя по всему, мои ответы ее вполне устраивали. Наконец настала очередь главного вопроса – на миллион долларов. К счастью, пообщавшись накануне со Скоттом, я получила подсказку и теперь надеялась, что не проколюсь.

– Лиза, как вы относитесь к живописи?

Живопись. Слабость Эльспет Нордофф. Не зря она была членом попечительских советов едва ли не десятка музеев от Лос-Анджелеса до Долины Смерти. Скотт успел рассказать мне, что Эльспет даже согласилась выставить один из принадлежавших ей набросков Пикассо на аукцион и перевела полученные деньги на счет клиники для покупки нового оборудования. В общем, отвечать на поставленный вопрос можно было только утвердительно.

– Я люблю живопись.

Миссис Нордофф выжидательно посмотрела на меня.

– И что именно?

– Ну… Импрессионистов, например, – осторожно призналась я.

– Мазня, – отмахнулась миссис Нордофф небрежно. – У вас есть любимая картина?

Я обратила внимание, что Эрик отложил вилку с ножом и смотрит на меня почти так же напряженно, как его мать. Вот только в его взгляде помимо напряжения читалась еще и мольба: «Ну, не подведи меня – угадай, что маме нужно».

– Моя любимая картина? – задумчиво протянула я, стараясь выиграть время. – Какая же у меня любимая картина?

Вся эта ситуация напомнила мне один случай. Однажды я уже чувствовала себя так – в тот день, когда сдавала экзамен по французскому. Не в силах вспомнить, на нервной почве, как произносится по-французски слово «пианист», я возьми да и брякни перед комиссией что-то вроде «пенис». Вот и сейчас мне в голову не лезло ничего, кроме «Кувшинок» Моне. Учитывая, как миссис Нордофф перекосило при упоминании импрессионистов, называть эту картину было бы глупо. Я плохо запоминаю названия. «Мона Лиза»… «Подсолнухи» Ван Гога… Наконец я выпалила название той картины, которую вряд ли смогла бы забыть.

– «Мистер и миссис Кларк и кот их Перси», – сказала я. – Дэвида Хокни. В этой картине он переворачивает традиционное представление о портрете с ног на голову. Мужчина сидит, а не стоит. И тем не менее именно он является доминирующей фигурой на полотне – благодаря противоречивой агрессивно-безжизненной позе.

– Похоже, эта картина действительно врезалась вам в память, – заметила миссис Нордофф.

– Ну не знаю…

Мне показалось, что в голосе пожилой дамы прозвучала ирония, но, встретившись с ней взглядом, я поняла, что миссис Нордофф искренне и с одобрением улыбается мне – в первый раз за все время нашего знакомства.

Она и сама не понимала, насколько попала в точку, сказав «врезалась в память». Другое дело, что эта картина имела для меня такое большое значение вовсе не из-за художественных достоинств. Это была любимая картина Ричарда. Сколько раз он говорил мне о ней! Да-да, это была именно его любимая картина, а не моя. Лично мне куда больше нравился старый добрый Моне с его «Кувшинками». Впрочем, свои истинные предпочтения я вряд ли смогла бы внятно обосновать даже в том случае, если бы миссис Нордофф не раскритиковала их в пух и прах. Я всегда обходилась банальной фразой «мне просто нравится», в то время как Ричард мог привести тысячи доводов, как сугубо субъективных, так и строго академических, в пользу того, что этот известный портрет кисти Дэвида Хокни является величайшим произведением мировой живописи. Картина «Мистер и миссис Кларк с Перси» была источником вдохновения для Ричарда. Ему очень хотелось научиться схватывать образы своих моделей в той же манере, в какой Хокни удалось запечатлеть своего лучшего друга и его жену.

В общем, если уж говорить о том, что врезалось мне в память, то, помимо самой картины, не меньшее количество воспоминаний у меня было связано с Ричардом: вот мы стоим в зале галереи Тейт перед портретом Кларков, он обнимает меня, кладет голову мне на плечо и шепчет на ухо какую-то ерунду о том, почему именно эта картина приводит его в восторг.

– Должно быть, вы знаете, что мистер Хокни теперь живет и творит в Лос-Анджелесе, – гордо сказала миссис Нордофф. – У меня, кстати, есть парочка его небольших работ. А еще одно его полотно висит дома у Эрика. Я подарила ему эту картину на восемнадцатилетие. Представляю, как вы обрадовались, увидев ее! Правда, замечательная работа?

Я охотно закивала. На самом деле никакой картины Хокни у Эрика я не видела, а если бы и увидела, то вряд ли обратила бы на нее внимание.

– Да ведь мы же опаздываем! – воскликнул Эрик, соизволив наконец прийти мне на помощь.