Лизавета, или Мери Поппинс для олигарха

— Грехи мои тяжкие… Будь жив дед, всем бы головы пооткрутил. И мне заодно — единственную внучку уберечь не смогла. И бросила на чужого человека.

— Перестань, бабуль, — я не знала, смеяться мне или плакать. Скорее второе, чем первое. — Ты меня не бросала. Просто так нужно. Это все временно. Мы обязательно будем созваниваться. Со мной все будет хорошо.

— Да уж, будет, — вроде как недовольно проворчала бабуля, поджав губы, и отключилась, больше не сказав ни слова.

Я бессильно уронила руки, едва не стукнув телефон о пол. Сил после короткого разговора не осталось, эмоций тоже…

Я знала, что бабушка на самом деле не злилась. И что ее слишком быстрое прощение было не от равнодушия, а совсем наоборот. Она очень за меня боялась, переволновалась и наверняка винила себя в произошедшем. И чем дольше мы разговаривали бы, тем хуже бы стало, расплакались и она, и я. А ведь ей ни в коем случае нельзя волноваться из-за слабого сердца, мне — из-за сотрясения…

Главные слова мы друг другу сказали, удостоверились, что обе в порядке, подробности произошедшего же, кажется, ей уже объяснили, за что я была бесконечно благодарна Кириллу Станиславовичу.

Пожалуй, говорить об этом с бабулей я бы не смогла. Мне и так… хватило эмоций.

Я даже не заметила, как по моим щекам из прикрытых глаз потекли непрошеные слезы. Похоже, впервые за все время у меня наконец-то случился самый настоящий отходняк…

Я слышала легкие шаги, но не обратила на них внимания. С трудом подтянув колени к груди, кое-как их обхватила руками и, уткнувшись носом, тихо роняла слезы. Их сдержать уже было невозможно.

Наверное, я только сейчас поняла, во что впуталась на самом деле, как подставилась сама, и как подставила близких мне людей. Благодаря моему странному порыву, бабушке и Юльке теперь придется бросить все, уехать неизвестно куда, неизвестно насколько, с неизвестными людьми, переживая каждую минуту и потихоньку сходя с ума от неизвестности и беспокойства за меня.

Нет, подруга-то может и адаптируется со временем. Но вот бабушка, в ее-то возрасте, с ее здоровьем… как она там будет? О себе я уже и не говорю…

— Лиза…

Я не ответила — я даже признаков жизни не подала, так и оставшись сидеть на полу, обнимая колени. В такой позе было больно, было неудобно, было тяжело… Но больше всего остального мне просто хотелось реветь в голос.

Не знаю, как Кирилл Станиславович всё это понял. Может, просто человек такой, а может у него просто богатый опыт общения с такими, как я — жертвами обстоятельств и собственной глупости. Во всяком случае, он не стал больше ничего говорить, добавлять, успокаивать меня или уверять, что все будет в порядке. Просто в какое-то мгновение я оказалась у него на руках, причем не почувствовав никаких неудобств или дискомфорта от внезапного перемещения. А желание воспротивиться такому поведению исчезло в тот же миг, как и появилось.

Вот оно было, вот его уже нет, и вот — я уже сижу на коленях у мужчины, расположившегося на диване в зале.

Он так и не сказал ничего, просто осторожно прижимал к себе, ласково поглаживая меня по волосам, словно давая понять то, что так было мне необходимо. Что я не одна.

Не знаю, насколько это странно, насколько правильно — вот так обниматься с посторонним человеком, плакать, дрожа, уткнувшись в его грудь. Но это лучшее успокоительное средство, которое я когда-либо испытывала на себе. И чувство опустошения и одиночества, глухой волной заполнившее, казалось бы, всю мою душу, вскоре сменилось на банальную, нечеловеческую усталость.

По-моему, на моих щеках и ресницах еще не успели высохнуть последние капли слез, как я уже плавно отключилась, так и оставшись сидеть на чужих коленях, прислонившись к крепкой, надежной мужской груди…

Следующие же несколько дней прошли как в тумане.

Я по большей части спала, а если и просыпалась, то ненадолго, чтобы поесть, да выпить лекарства. А потом, немного полежав в тишине, снова заснуть. Но чем больше проходило времени, тем больше я бодрствовала, меньше спала, и все больше и больше размышляла.

И с каждым разом размышления эти не приводили ни к чему хорошему. Я начинала чувствовать себя странно и, кажется, все больше впадала в депрессию. Особенно, когда Кирилл Станиславович находился в квартире.

Стоит заметить, что мужчина не дежурил у моей постели круглосуточно. Он… как бы объяснить…

Он вроде бы остался прежним. Тактичным, вежливым, заботливым. Спокойным. Несмотря на произошедшее, он сохранял дистанцию, никак не пытался ее сократить. Иногда он работал в кресле у окна на ноутбуке, разговаривал с кем-то по телефону на кухне, курил на балконе, иногда куда-то уезжал. Спал же он на другом диване, на душевные разговоры не напрашивался, заставлял вовремя принимать лекарства, готовил вкусную еду и не забывал интересоваться моим самочувствием.

Между нами воцарилось какое-то странное общение, которое можно назвать даже дружеским. И вот именно это казалось мне странным. Слишком… слишком благородным было поведение этого мужчины.