Лизаветина загадка

– Ну, хотя бы свой билет, – смущенно сказала она, видя, что рассмешила меня. Мне и правда было смешно. С ее-то зарплаты? Которую, кстати, тоже платил ей я. Думаю, она боялась казаться меркантильной. Боялась, что я решу, будто она со мной из-за денег.

– Вдруг я стану тебе слишком дорого обходиться? И ты найдешь мне замену? – говорила она шутя. Она смеялась, но я понимал, что она боялась потерять меня, и это было чертовски приятно. Она всерьез думала, что я с легкостью найду ей замену. Милая, глупенькая девочка. Она не могла знать, что второй такой, как она, не существует.

У меня было много возможностей догадаться о ее чувствах, но я не догадывался, хотя и считал себя всезнающим. Ко дню рождения я преподнес ей часы. До этого я предлагал поехать в ювелирный и вместе выбрать подарок, но она все отказывалась и уговаривала меня купить какую-то мелочь, сущую ерунду. Мне же хотелось подарить ей что-нибудь значимое, на память. Кто знает, возможно, следующий день рождения она будет праздновать уже без меня? Я выбрал часы. Не броские, но дорогие, марочные. Открыв коробку, она побледнела.

– Тебе не нравится?

Она даже не вынула их из коробки. Я видел, как задрожали у нее руки.

– Да что такое? В чем дело? Если они тебе не нравятся, мы можем поменять на другие. Я не обижусь, ты же знаешь.

– Нет-нет, нравятся… Спасибо тебе…

Она еле шевелила губами и никак не могла прийти в себя. И что ты думаешь? Оказалось, есть такая примета: если мужчина дарит часы, вскоре они расстанутся. Я расхохотался – в жизни такого не слыхивал. Сколько часов я подарил, да той же Наташе! Но Катерину это не успокоило. Весь вечер она просидела бледная, снедаемая предчувствиями.

– Давай поедем сейчас же и сдадим их обратно, – в который раз предлагал я. Но она отказывалась. И по ее лицу я понимал: она считает, что все бесполезно. Дело сделано, и роковой час пробил. Я не верю приметам, но Катерина не ошиблась. Вскоре нам предстояла разлука. Не обстоятельства тому виной и не случай, а я сам. И вот как это вышло.

Катерина только что завершила курс французского языка (еще одна ее мечта, которую я помог осуществить) и хотела попрактиковаться за рубежом. К новому году я сделал ей такой подарок: нашел для нее прекрасное место в парижском отделении компании одного моего хорошего знакомого. Он сам обратился ко мне с мыслью, нет ли у меня на примете надежного человека, и я сразу подумал о Катерине. Теперь она могла отправляться в Париж, ни о чем не заботясь, и оставаться там, сколько ей захочется. Когда я сказал ей об этом, она сначала бросилась мне на шею, визжа от восторга. А уже в следующую минуту едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Она поняла это по-своему, и для нее отъезд в Париж означал одно: мы расстаемся. Я говорил, что буду приезжать к ней (ты знаешь, я часто бываю там по делам) и что мы по-прежнему сможем видеться. Я расписывал прелести ее новой парижской жизни и возможности, открывающиеся перед ней. Она слушала меня и кивала, как будто соглашаясь, но глаза ее смотрели на меня с горькой улыбкой, словно она соглашалась на эту новую жизнь не по своей воле. Не знаю, что овладело мной тогда и откуда взялась во мне горячая уверенность, с какой я убеждал Катерину и настаивал на ее отъезде. Только однажды меня кольнуло какое-то неясное сомнение – а не напрасно ли я отсылаю ее в Париж? Но я тут же заглушил в себе эти мысли и больше ни на секунду не усомнился в том, что поступаю верно.

В следующем месяце мы прощались с ней, ужиная в нашем любимом плавучем ресторанчике. Прекрасно помню тот вечер. Катерина пришла нарядная, как-никак наш последний ужин перед расставанием, в платье цвета мальдивского неба (я терпеть не могу похоронно-черный, который так любят носить наши женщины), в ушах сапфиры, тоже мой подарок. Она казалась настроенной решительно, в лице читалась уверенность, и я обрадовался – значит, она оставила в стороне эмоции и оценила мой подарок по достоинству. Но я ошибался. Весь вечер мы говорили о том о сем, вспоминали время, которое провели вместе, смеялись, и оба немного грустили. Да, мне тоже было грустно расставаться с ней, хоть в тот вечер я еще не испытывал тоски. Напротив, я был в приподнятом настроении, шутил, заставляя смеяться и ее. Я не чувствовал грусти, скорее, я понимал (не мог не понимать), что мне будет грустно потом, когда она уедет, и это тоже одно из чувств, появившихся во мне благодаря Катерине, ведь до этого я ни о ком не грустил и ни по кому не скучал. Но я принимал эту грусть как неизбежность, как нечто само собой разумеющееся. У меня и в мыслях не было останавливать Катерину. А ей, бедняжке, именно этого хотелось больше всего. Бедная, славная моя девочка! До последней минуты она надеялась, что я остановлю ее или хотя бы намекну, как страшусь расставания с ней и как не желаю в душе ее отъезда. Скажи я хоть полслова, она бы бросила все и осталась со мной. Но я был чертовски самонадеян. И не дал ей ни единого шанса поменять решение.