Лизаветина загадка

Мы летели домой из Барселоны. Стоял конец августа, бизнес класс в это время года всегда бывает полон, и место рядом со мной было единственным, оставшимся не занятым после того, как все pacceлись. Я люблю на обратном пути покрутить в голове мысли, для которых до сих пор не находилось времени, и, если повезет, покидать в блокнот новые сюжеты. Перед глазами еще стояли рыжие шары апельсиновых деревьев, городская набережная и жаркий песок бесконечных пляжей, я сортировал картинки недавних дней и прикидывал, стоят ли мои впечатления того, чтобы достать компьютер и набросать заметки. Меня то и дело отвлекали. На первом ряду расположилась мамаша с двумя детьми, мальчик сидел рядом с ней, старшая девочка отдельно, через проход от них; в эконом салоне летела их нянька. Она поминутно прибегала к своим подопечным, в основном к мальчонке, ползавшим между нашими креслами и норовившим обдать кого-нибудь кашей, которой безуспешно пыталась накормить его мать с начала полета. Из-за няньки шторки нашего салона поминутно распахивались, выставляя нас на всеобщее обозрение, и хотя стюардесса спешила поскорее исправить оплошность, в нашу тихую гавань успевали ворваться неприветливые запахи и взгляды соседей по рейсу. Мамаша, тонконогая, на каблучищах с красной как кровь подошвой, относилась к той категории пассажиров, о которых каждый раз перед полетом молишься, чтобы их не оказалось поблизости. Она громко поучала детей и всячески демонстрировала досаду от того, что дети ее не слушаются. Когда мальчонка тянулся за чужой вещью, она, нет чтобы переключить его внимание на что-нибудь еще, принималась грозить ему пальцем и издалека, через весь салон объяснять, что «это дядино» и «это нельзя». Она упрямо повторяла две эти фразы, пока ребенок не начинал орать, оттаскиваемый няней, а все мы не становились вынужденными участниками очередной такой сцены. И как я ни старался не обращать на это внимания, боковым зрением я все время видел страусиные ноги-жерди, мельтешащие туда-сюда вдогонку за непоседливым чадом. Что тут скажешь, я давно пришел к выводу: каким бы утомительным ни был процесс воспитания и сколько бы ни ворчал по этому поводу родитель, ему все равно хочется, чтобы ребенок занимал его, и чем дольше, тем лучше, а вернее всего – до конца жизни.

Мы только набрали высоту и опрокинули по первому стаканчику, как рядом с мамашей раздались громкие возгласы. На этот раз отметилась старшая девочка, она пролила пакет сока, окатив и себя, и пассажирку рядом. Все трое вскочили на ноги. Стюардесса кинулась на выручку. Ругалась мамаша, хныкала дочь, а когда все наконец стихло, стюардесса со всеми положенными любезностями сообщила мне, что дальше я полечу с попутчицей – залитая соком пассажирка пересаживалась на свободное место рядом со мной. Сначала я обрадовался, подумал, что так даже лучше. Она будет барьером между мной и беспокойным семейством, которое успело облюбовать свободное кресло; то мальчонка рвется заползти на него, то няня привалится, и, если б не стюардесса, каждый раз деликатно выпроваживавшая ее к себе, лететь бы мне в самой гуще пролившихся соков и пропахших подгузников. Но когда я увидел, с кем предстоит держать путь, радость моя улетучилась – на кресло, избегая встречаться со мной глазами, опустилась моя дражайшая родственница собственной персоной.

Более нелепую ситуацию и представить себе невозможно, полчаса назад мы решили разойтись и забыть об этой случайной встрече, и вот нас припечатали друг к другу, усадив бок о бок на следующие четыре часа. Что прикажете делать? Мы оба старались не смотреть друг на друга. На рукаве у нее зияло пятно помидорного цвета, и она, чтобы занять себя чем-то, принялась оттирать его салфеткой. А все-таки хорошо, что мы условились обо всем еще на берегу, подумал я. Теперь мы можем и дальше изображать посторонних. И пока она не передумала, я откинулся в кресле и уткнулся в компьютер, демонстрируя, что предложенные ею правила игры меня по-прежнему устраивают и я предоставляю ей полную свободу от себя.