Лизонька и все остальные

– Вася! Но я-то при чем?

Но он уже уходил, удивляясь глупости жены, непрочности зубов – вот опять во рту крошка, – оборотливости этого приехавшего типа – нашел-таки, хоть у Нинки давно другая фамилия, – интересно, наши люди «ведут» его или нет? – и просчитывал вариант, открываться ему на работе или не открываться? Тогда, в старое время, которое по бдительности нынешнему не чета, ведь сумел он скрыть Колюню и дуру свою полоумную научил, как… Не будь его, она бы побежала отмежевываться, а он ей сказал: «молчи». Правильно сказал. И сейчас правильно. Но семья – никудышная. Все с гнильцой. Любого бери – не ошибешься. Взять хотя бы эту Розу…

Роза же, пока пережидала у шлагбаума, тоже подумала много о чем… Ну, прежде всего она твердо решила: если что случилось, то с Лизой. Именно с ней может быть все что угодно. Она может уйти от мужа, она может написать что-нибудь не то в газету, она может тяжело заболеть – у нее хронически низкий гемоглобин, а причину никто выяснить не может.

И вообще Лиза в последнее время стала странная. Роза заметила это на похоронах бабы Нюры. Ходила Лиза с какими-то не здешними глазами, то стену дома понюхает, то к чему-то невидимому прислушивается. Роза ей прямо и сказала:

– Ты это брось, слышишь, брось! Что угодно, только не мистика. На этом легче всего свихиваются…

– При чем тут мистика? – Лиза тогда протянула ей маленькую подушечку, на которой баба Нюра всю жизнь спала. – В ней все бабины мысли, все бабины слезы, это – ерунда? Мистика?

– Это подушка! – заорала тогда Роза. – И ничего больше! Ни-че-го!

А Лиза повернулась к ней спиной и ушла. Они тогда полдня не разговаривали друг с другом, благо никто не заметил. Глаза у Лизы оставались все такими же – невидящими. Роза же, наоборот, все тогда видела остро. Подушечка, люди, свалявшаяся, нечистая, потом пахнет, потом, им одним, и ничегошеньки она не несет, кроме накопившейся грязи. Этому умиляться? И все-таки она первая подошла тогда к Лизе.

– Ладно, прости…

Та посмотрела, но не увидела, хотя и обняла, и сказала:

– Да ну тебя! Это я чего-то рассопливилась… Понимаешь, мы сюда больше не приедем… Мы не бабу сегодня хороним, а кусок своей жизни… Вот я хожу и думаю: смерть близкого – это всегда и собственная смерть. И никогда не знаешь, сколько тебя еще осталось… Вот сейчас я думаю, что меня осталось немного…

У Розы тогда так сжалось сердце, что просто не знала, что делать. Заплакала. Это так естественно в доме, где покойник.

Вот и сейчас мысли были о Лизе. Что-то с ней… Больше не с кем. Голос у мамы Нины был такой, какого она никогда не слышала. Он дрожал. Он был высокий. И в нем был страх, который выдавал себя за отвагу.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Это тоже было плохо и не по правилам. Раскрыла ее резко с громкими словами: «Ты что меня пугаешь, мама Нина?»

В дверном проеме стоял широкий человек. Хотелось закричать, потому что, чужой незнакомый, раздетый, большой, он шел ей навстречу, а мамы Нины не было, во всяком случае, никто ведь не откликнулся. Конечно, если подумать, зачем кричать: человек протягивал ей руки, пустые, между прочим, не с кистенем, и Роза так ясно, четко подумала – чужой, а не с кистенем. Всегда ведь теперь ждешь чужого с кистенем. Время такое. Время вражды и ненависти. Кто этот чужой в квартире? Может, он убил Нину вот этими белыми мягкими лапами? «Фу! – сказала себе Роза, – я как темная тетка в очереди, ну и мысли у меня, кошмар, а не мысли. У меня не интеллигентные мысли, а какая-то каша из страха, недоверия и черт знает чего».

– Добрый день, – сказала она холодно и спокойно. – А куда задевалась наша хозяйка?

– Роза, – тихо сказал чужой человек. – Роза. Доченька…

Роза в этот момент как раз приготовилась снять сапоги. Ушла из мыслей дикая муть, и пришло естественное и простое: у мамы Нины – гость, наверное, для этого она ее и позвала. Скорей всего, нужна консультация в их институте, не раз так было. Почему-то для этого человека мама Нина сочла возможным сорвать ее с работы, но и это вкладывается в мамин характер. Она волюнтаристка, если ей что надо, то все остальное уже значения не имеет. Эти уже спокойные мысли стали руководить поведением Розы и заставляли разуваться, раздеваться. И всполошилась она сразу сдуру. Но тут опять началось несуразное, потому что чужой этот человек вдруг встал на колени. Стоял себе, стоял, а потом враз как пополам переломился и занял своим поломанным телом довольно-таки большое пространство в маленькой прихожей, так что Розе пришлось отступить к двери в одном сапоге, ведь другой был снят, и она уже держала его в руке, теперь получалось – над головой этого чужого человека. Невероятно неудобные делают в квартирах прихожие, они обязательно приводят к излишней близости тел, в некоторых случаях возмутительной. Поэтому суть произнесенных человеком слов интеллигентная женщина, кандидат наук пропустила мимо ушей как не имеющую к ней отношения, а вот проблема, куда поставить снятый сапог – не на голову же этому типу? – была куда важней и существенней.

– Вы что, пьяный? – спросила Роза.