Лобановский. Послесловие

И цитировал Лобановский, как обычно, повторяя в надцатый раз: «Однажды Шаляпин пришел к театральному критику — не помню уж фамилии — и говорит: не нравится-де вашей братии мое исполнение партии Бориса Годунова, не по нраву прочтение образа! Критик посмотрел постановку и ответил Федору Ивановичу: «Ты пой. А с этими…» — небрежный жест рукой в сторону — «я разберусь!» Таким виделся ВВЛ идеальный футбольный журналист…

А как было раньше, во «времена исторического материализма»? Тогда был Аркадий Галинский, безусловный публичный враг Лобановского за номером 1. Галинский, который эволюционировал от более чем дружеских отношений с Лобановским (еще в 70-е годы они состояли в личной переписке) до активного неприятия его тренерских методик и воззрений. Галинский, много лет возглавлявший корпункт «Советского спорта» в Киеве. Галинский, который молчал долгие годы, будучи отлучен от журналистской деятельности с убийственной формулировкой «профнепригодность», и вынужден был жить на зарплату жены. Галинский, который в 1991 году вернулся в «обойму» с оглушительной статьей в «Советском спорте» «За кулисами футбола», растянувшейся на десяток номеров. Эта статья и по сей день стоит в нашей спортивной журналистике особняком — как и ее автор… Та самая статья, к которой приклеили ярлык «враждебной Украине, Киеву и «Динамо», не особо вчитываясь в содержание и не утруждая себя полемикой.

У Аркадия Галинского на каждый шаг, на каждую житейскую коллизию, на каждый успех или поражение Лобановского находилась своя версия. Перевели в «Динамо» на левый фланг из центра нападения? Слабак, не сумел поставить на своем. Выиграл Кубок кубков и Суперкубок? А почему не Кубок чемпионов — состав позволял… 8 чемпионских титулов Союза? А почему не 12? И вообще, не заслуга Лобановского в успехах «Динамо», а игроков. Как сказал кто-то: «Лобановский асфальтировал «Динамо», но талантищи были такие сумасшедшие, что даже через асфальт пробивались!» И так далее — сочно, со вкусом.

Лобановский читал всю спортивную прессу и весьма болезненно относился к критике (тем более предвзятой) в свой адрес. Да и как человек, выращенный и вскормленный советской системой, при которой любое печатное слово имело многоэтажное подоплеку (меня травят? Кто отдал такое указание? Надо немедленно разобраться и задействовать свои связи для нейтрализации…), мог игнорировать выпады в свой адрес? Как можно было объяснить ВВЛ, что время нынче совсем иное, что у каждой газеты свой хозяин и пишет эта газета только то, чего этот хозяин пожелает — ни граммом больше, ни граммом меньше! Исключения встречались, но они были чрезвычайно редки.

Но даже не в этом дело. Главную причину мы уже приводили: Лобановский до хрипоты, до драки, до посинения, до последней капли крови был убежден в собственной правоте. В том, что только он и считанные люди во всем мире понимают, что такое современный футбол, и умеют реализовать свое понимание на практике! И потому на любой вскрик: «Да как же вы столь бездарно проиграли?!» реагировал невероятно болезненно — как же так, я же со всей душой, а они не понимают и та-акое пишут!

Один из самых известных и авторитетных советских журналистов Лев Филатов весьма точно, как нам кажется, описывал причины, по которым ВВЛ с таким неприятием относился к прессе:

«Лобановский в своей книге «Бесконечный матч» многократно выдает свою слабость: несогласие с прессой. Он хочет, чтобы она отзывалась о футболе во всеоружии тех знаний, которыми начинен он сам, считает низким жанром выражение каких-либо эмоций, хоть ими и живет футбольный мир. По-видимому, его бы устроили как авторы рецензий А. Зеленцов и О. Базилевич…

Он жил и трудился на отлете, сам по себе. Непонятый, как ему казалось, окружающими, но убежденный в собственной правоте… и манеру общения с оппонентом он выработал соответствующую: реагировать только на те слова, которые интересны, нужны, конструктивны, все же остальное пропускать мимо ушей.

Любая устная дискуссия с Лобановским становилась односторонней, он участвовал в ней по своему усмотрению и к собственной выгоде. Правда, сохраняя полагающуюся корректность и полагающиеся знаки внимания к собеседнику.

Я имел с ним в разное время, в разных городах и странах, даже в самолете над Атлантикой, несколько бесед с глазу на глаз, бесед вольных, без блокнота, чувствовал определенный комфорт, поскольку из-за разницы в возрасте звал его по имени, а он меня по имени-отчеству… И хотя соблюдалась светскость — кресла, коньяк, кофе — и не было отпущено ни единого грубого слова и светились улыбки, я всякий раз ощущал его отшельничество. Створки раковины могли захлопнуться в любое мгновение.

Думаю, что Цусима 1976 года поощрила его придерживаться такого образа общения.