Лобовая атака

От таких мыслей настроение ненадолго улучшилось. Но когда машина остановилась и Соколова заставили выйти, он понял, что пришел конец. Машина стояла на краю небольшого оврага, а в овраге валялись в самых разных позах трупы расстрелянных людей. Много, десятка три или четыре. Все они были раздеты до нательного белья, на белой материи хорошо были видны кровавые пятна. Над оврагом летали вороны, садились на трупы и клевали.

Две собаки, увидев людей, бросились бежать из оврага наверх. Морды у них были подозрительно темные. Наверное, от крови. А на краю оврага сидели двое угрюмых, смирившихся со своей участью мужиков в обмотках и гимнастерках, с которых с мясом были содраны петлицы. Возле них аккуратно стопками было сложено обмундирование. Почти все с командирскими знаками отличия. И рядком составлены хромовые офицерские сапоги. Увидев танкиста под конвоем немцев, мужики с готовностью поднялись.

Соколов окаменел от увиденного.

«А вот это вы зря сделали, – подумал он. – Зря меня сюда привезли. Теперь прямо сейчас и здесь расстреливайте. Раньше я вас просто ненавидел, а теперь я вас люто ненавижу. Теперь вы для меня не люди больше. Звери, хуже вон тех собак».

Обер-лейтенант подошел к Соколову, посмотрел презрительно и. кивнув в сторону оврага, сказал по-немецки:

– Смотри и запоминай. Или вот так, или – как эти двое, на задних лапах. В машину его!

Очень хотелось Алексею ответить этому обер-лейтенанту. Но не стоило выдавать знание языка. Хотел бы он видеть его глаза, когда пленный молодой танкист ответит ему на хорошем немецком. И хорошо, что этот обер-лейтенант сейчас не видел глаза пленного русского лейтенанта. Он бы его сразу убил, потому что в глазах Соколова была только ненависть.

Когда танкистов заперли в сарае, Логунов деловито осмотрелся и заявил:

– Ну тут по сравнению с бараком просто санаторий. Пожрать бы немного, поспать чуток, а потом выломать доску в стене, придушить пару часовых. Одного для дела, второго чисто из удовольствия. И рвануть к нашим.

Сарай был небольшой. Наверное, это в свое время был и не сарай даже, а мастерская хозяина дома. У стены стоял столярный верстак, на стене – следы гвоздей, на которых когда-то висели инструменты, стружка и опилки еще остались на полу. Два самодельных, но сломанных стула лежали в дальнем углу и несколько липовых толстых досок – у стены. А в углу громоздилась большая куча старой соломы. Видно, что на ней уже кто-то лежал, и не один день.

– Кажется, у них тут тюрьма, – показал на солому Бабенко.

– А там что было? – усмехнулся Бочкин, укладываясь на солому. – Общежитие для неженатых командировочных по линии облпотребсоюза?

– Нет, ребята, я не в том смысле, – начал объяснять механик-водитель. – Там в бараках держат общую массу пленных, а здесь только отобранных для каких-то целей.

– Ясно каких, – проворчал Логунов, обходя сарай по периметру и рассматривая стены и потолки. – Шлепнуть нас.

– Если бы хотели шлепнуть, то сюда бы не повели, – возразил Бабенко. – Вы же слышали, они почему-то заинтересовались тем, что мы танкисты. И Алексей Иванович сказал, что в нас признали танкистов, а в нем командира.

– Эх, жалко нашего лейтенанта, – вздохнул Логунов и тоже улегся на солому. – Боевой был командир. Повидал я всяких за свою службу, но вот так, чтобы и молодой, и толковый, не бывает. А Соколов наш как раз такой. Зауважал я его. Жалко, не получилось вместе.

– Подкоп надо сделать, – повернувшись к своему земляку, тихо предложил Бочкин. – Доску вон сломаем, край острый будет, можно попробовать рыть землю…

– Ты видел, что сарай стоит внутри проволочного ограждения, землекоп? – спросил Логунов. – Подкоп, подкоп.

– Скажите, Василий. – Бабенко замялся, нервно теребя в руках пучок соломы. – А вы что, так вот сразу и смирились с гибелью лейтенанта? Уже отчаялись его увидеть, приняли его смерть?

– Да что ты все со своими расспросами? – разозлился сержант и тоже сел, сложив руки на коленях. – Отчаялся, смирился! Смиришься тут. Повязали, как овец, и в сарае держат. А там несколько сотен таких же, как и мы. И ни канонады, ни самолетов. Тишина полная. Лучше бы уж бомбили, что ли.

– Так смирились или нет? – строго спросил Бабенко. – Я просто потому спрашиваю, чтобы на будущее иметь в виду, как вы…

– Слушай, Бабенко, – грубо оборвал его Логунов, но тут же замолчал. И потом добавил уже спокойным рассудительным голосом: – Эх, ребята, вы бы столько войны повидали, сколько я. Думаете, легко терять, когда сердце себе рвешь, когда думаешь, помнишь. И как потом на себя в зеркало смотреть, когда знаешь, что стараешься вычеркнуть из жизни того, с кем спал под одной шинелью, ел из одного котелка. Сердце не железное, оно столько вместить не может. Сгорит в два счета. Не понимаете? Ну и ладно.

– Так смирились? – хмуро осведомился Бабенко.

– Вот чудак-человек, – покачал головой Логунов и тихо засмеялся. – Ладно, скажу вам, что думаю. Ничего с нашим лейтенантом не случится. Приведут его скоро. И с нами пока тоже ничего не случится. Иначе бы не стали выделять из всех, сюда запирать. Я думаю, и жратвы скоро нам дадут.