Locus Solus

Наш слух ни разу не резанула фальшивая нота, и теряться можно было лишь от множества всех этих ансамблей, бывших, впрочем, слишком слабыми, чтобы совместной игрой создать неприятную какофонию.

Точное расположение места, из которого исходили звуки, вынуждало разум допустить, против всякого здравого смысла, что в каждой карте находится некий необыкновенно плоский музыкальный механизм.

Пока Фелисите продолжала свое действо, раскладывая в ряд и наугад лицом кверху «отшельника» и «солнце», «луну» и «дьявола», «скомороха» и «судилище», «папессу» и «колесо фортуны», Кантрель взял стоявшую на столе возле лопаточки из слоновой кости круглую металлическую коробочку, наполненную белым порошком, и сказал, что это точно воспроизведенный один из знаменитых «плацетов»-прошений Парацельса, препаратов, предназначенных для получения путем секреции своего рода опотерапических лекарств.

Он набрал лопаточкой в коробочке порошка и нанес его легким слоем на руку негритянки Силеис, покрыв изрядный участок кожи.

После этого метр стал ждать действия своего лекарства, а в это время Люк поднял чехол из черной саржи с каким-то крупным плоским предметом, стоявший до этого прислоненным к одной из ножек стола.

Карты все так же без умолку разыгрывали свои хрустальные чарующие ноты, давая прямо-таки большой, но нестройный концерт. Фелисите выложила их уже все и теперь прислушивалась, сравнивая их звучание и удаляя те из них, в ритме которых чувствовалась пассивность. Она заставляла их внезапно умолкать, переворачивая вертикально в своей руке. Вскоре звучать продолжали только самые развязные, но затем и они были убраны одна за другой, так что на столе осталась только карта — «храм», чье allegro vivace превосходило все остальное своим веселым жаром.

Порошок, видимо, обладал огромной проникающей способностью, так как быстро впитывался в кожу суданки. Когда исчезла последняя его крупинка, Кантрель подал знак Фелисите, а она наклонилась к столу и пропела совсем рядом с «храмом» нежную задумчивую мелодию. Карта тотчас же прервала свое аллегро и, не прибегая ни к каким гармоническим ухищрениям, безошибочно и в полный голос проиграла одновременно низкими и высокими нотами с интервалом в две октавы подсказанную ей медленную жалобную мелодию, отмеченную высоким ностальгическим очарованием, которую можно было записать следующим образом:

С самых первых нот над картой возникли восемь светящихся горизонтальных кругов изумрудного цвета размером меньше колец, что носят на пальцах, хотя никакой видимой связи между ними и картой не было. Словно тонкий ореол, возвышающийся на три миллиметра над раскрашенной поверхностью карты, они помечали собой центр восьми одинаковых воображаемых квадратов, которые, взятые по двое, могли симметрично поделить всю поверхность карты.

Фелисите без устали напевала свои пятнадцать тактов, повторяемые таинственными и послушными исполнителями, скрытыми в карте. Яркие ореолы излучали очень сильный зеленый свет, и казалось, что сама мелодия без конца распаляет зажженный ею одной их загадочный огонь.

Повинуясь резко брошенному Кантрелем слову, Люк извлек из саржевого мешка картину в роскошной раме и поднес ее прямо к лицу Силеис.

Лунный свет осветил изумительное по рельефности полотно кисти Воллона. На фоне африканского селения юная темнокожая танцовщица изображена была в момент одного из па, которым она направлялась в сторону туземного вождя, сидящего справа в окружении своих приближенных. На голове и на ладонях девушка держала в хрупком равновесии три обычные корзины, наполненные плодами, уложенными в виде остроконечной пирамиды. Лицо танцовщицы было искажено страхом из-за того, что с корзины на левой руке случайно упала большая красная ягода, и к девушке уже несутся с саблями в руках два чернокожих палача.

Вся картина излучала необыкновенную силу, а выражение ужаса в глазах девушки достигло высшей степени напряжения, однако о таланте знаменитого автора стольких натюрмортов красноречивее всего свидетельствовали плоды. Они как бы сходили с полотна, а падающая ягода поражала сочностью пурпура.

Внезапно наше внимание отвлек глухой стон Силеис, с которой явно происходило что-то невообразимое. Устремив безумно расширенные глаза на картину, она просто хрипела от неизъяснимого ужаса, дыхание ее стало прерывистым, а лицо судорожно дергалось. Кантрель с видимым удовольствием наблюдал за резкими изменениями вида девушки и показал нам, подняв ее обнаженную руку, что она покрылась гусиной кожей от сильного страха.

Фелисите сложила руки ковшиком, и карта-«храм» лежала теперь на сложенных полукольцом пальцах. Она по-прежнему пела все ту же мелодию в музыкальную карту, а та все громче повторяла ее. Таким образом старуха поддерживала яркий свет ореолов.

Кантрель опустил голову, чтобы видеть снизу, и, поддерживая в горизонтальном положении руку Силеис, все так же заворожено глядящей в одну точку картины, медленно приблизил вплотную к одному из крайних ореолов тот участок кожи, который он незадолго до этого покрыл белым порошком.