Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Бросив издалека в очаг докуренную сигарету, сильно заинтригованный при виде отцовского почерка, Франсуа-Шарль принялся за чтение ужасной исповеди.

Мало-помалу его лицо исказилось, а члены задрожали. Андреа, его дорогая подруга, его суженая, была любима его отцом, убита, а затем изнасилована им!..

Когда он кончил читать, его охватило оцепенение.

Адская тоска сдавила ему сердце. Сын убийцы! Ему казалось, что он чувствует, как эти слова, словно стигматы, горят у него на лбу.

Не в силах пережить свое бесчестье, он решил умереть той же ночью.

Но какое же решение принять касательно исповеди? Доносчик на собственного отца, если он выставит на свет найденный им документ, виновник, если он его уничтожит, безысходной затяжки пыток невиновного, Франсуа-Шарль, казалось, в любом случае был обречен на отвратительную роль.

Ему оставался единственный выход — вернуть все в первоначальное состояние. Сохранив таким образом пассивность, он оставит принятую отцом точную сумму случайностей руководить и далее обнаружением секрета, который останется окутан различными почетными заграждениями — мысль о них расстрогала его даже среди мук.

На чистой половине страницы, уцелевшей в конце исповеди, мучимый угрызениями совести, Франсуа-Шарль записал, чтобы однажды смогли узнать и вынести приговор о его поведении, сначала события этого ужасного вечера, затем, не опустив их мотивов, непосредственные свои планы касательно перепогребения признания и самоубийства.

Завершенный таким образом документ воссоединился с драгоценной афишей, тут же свернутой и положенной обратно в футляр на бархатное ложе.

Затем, вернув на место в шкафу том Сен-Марка де Ломона и стерев все с грифельной доски, Франсуа-Шарль вновь установил под стеклянным колпаком посреди камина череп, все еще наряженный в хрупкий головной убор.

После чего, вынув из кармана заряженный револьвер, который, учитывая уединенность его обитания, благоразумие предписывало ему постоянно носить с собой, он расстегнул жилет и упал мертвым с пулей в сердце; на звук выстрела прибежали.

На следующий день новость наделала в округе шуму.

Паскалина Фукето, цепляющаяся за идею реабилитации своего сына, заподозрила существование какой-то таинственной связи между убийством Андреа и этим самоубийством, которое никто не мог объяснить.

Зная из статей в прессе, чего добивается Кантерель от мертвых, она решила, что, логически рассуждая, искусственно оживленный Франсуа-Шарль должен будет пережить как самые из всех для него поразительные как раз те, без сомнения, наполненные драгоценными для дела Тьерри откровениями минуты, на протяжении которых какие-то факты подтолкнули его к самоуничтожению.

Благодаря лихорадочным хлопотам, повсюду оглашая свою идею, она добилась от правосудия, чтобы тело с целью дополнительного расследования было перевезено после панихиды из дома в Мо, который опечатали, в Locus Solus — невзирая на сопротивление семьи, состоящей из двоюродных братьев, которые из-за скандальных угроз опасались возможности смущающих последствий пересмотра дела Фукето.

Франсуа-Шарль, подготовленный Кантерелем, выбрал, чтобы возродиться, как то показали несомненный трагический финальный жест и внезапное падение, последние мгновения своей жизни, на протяжении которых, как доказывало все в его поведении, он наверняка был постоянно один, и этот факт, лишая возможности рассчитывать на хоть какой-нибудь словесный источник прямых сведений — ведь позже не удалось, и не без основания, проследить никакого рассказа самоубийцы кому бы то ни было, — делал крайне затруднительной их полную реконструкцию.

Без труда, по крайней мере, в точности узнав от тех, кто нашел труп, в каком месте развернулась интригующая сцена, Кантерель, математически зафиксировав все шаги и движения своего пациента, отправился в осиротевший дом, с которого для него были сняты печати.

Попав в рабочий кабинет, он, пользуясь своими заметками, после недолгих размышлений понял, что Франсуа-Шарль сначала направился к камину, откуда захватил с собой адвокатский череп.

Когда его внимание было привлечено к этому предмету, Кантерель, безграничные познания которого, естественно, включали в себя и руны, один за другим распознал покрывавшие околыш головного убора знаки, показавшиеся ему странно схожими со знаками на лбу.

Сняв в свою очередь стеклянный колпак, он увидел вблизи, что и в самом деле костная поверхность была испещрена руническими буквами, — и через минуту у него перед глазами оказалась переписанная им от руки французскими буквами в записную книжку руководящая формула.

Путем столь же придирчивых испытаний, как и предпринятые Франсуа-Шарлем, постоянно используемые точные записи об ухищрениях трупа которого облегчали задачу, Кантерель наконец добрался до исповеди, каковую и передал в руки правосудия, после того как прочел целиком сияющей Паскалине Фукето длинные признания отца и мрачный постскриптум сына.

Возвращенный с каторги Тьерри, дело которого было для проформы лаконично пересмотрено, с блеском обрел свободу одновременно с почетом.