Лодки уходят в шторм

— А это забавно! — оживился падкий на женщин Иванов, тот самый, что упустил на Форштадте своего брата и Горбунова. — Сейчас бы в самый раз…

— Хе, на коровьем реву, как говорится, — осклабился солдат, но тут же согнал улыбку с лица. — А кто ее знает? Командующего требует. Говорит, парламентерша.

— Парламентерша? Из Ленкорани? — насторожился Хотев.

— А кто ее знает? Говорит, принесла это… фу, господи прости, утьюматом.

— Ультиматум?! — Хошев переглянулся с начальником штаба Могилевским и начальником контрразведки Пирумовым. — Где она?

— Да где ж ей быть? Во дворе.

Офицеры подошли к окну, открыли ставни. Внизу, среди гогочущих солдат, неподвижно стояла и озиралась по сторонам девушка в коротком линялом платье и старых солдатских ботинках. В правой отстраненной руке она держала камышовый прут с привязанным к нему белым носовым платком.

Хошев нахмурился. Его оскорбило, что парламентером прислали какую-то девушку-подростка. Он взглядом спросил Пирумова, знает ли он ее? Тот пожал плечами.

А Иванов оживился еще больше:

— Ба! Да это ж сама Жанна д’Арк! Хошев, тебе не кажется…

— Перестань, Виталий! — перебил его Хошев и бросил вестовому: — Зови!

— Однако оденемся, господа: дама! — предложил Иванов.

Вестовой ввел Нину с белым "флагом" в руке. "Лишь бы не оробеть, лишь бы не оробеть", — твердила Нина, чувствуя себя как на пытке под взглядами офицеров, и нарочито вызывающе спросила:

— Который тут главный?

— Допустим, я, — чуть поклонившись, презрительно усмехнулся Хошев. — С кем имею честь?

— Комитет военно-революционной обороны Мугани предлагает вам сложить оружие. На размышление дается три часа, — выпалила Нина заученную фразу.

Хошев побледнел от гнева, протянул руку:

— Давай!

Нина огляделась, не зная, куда деть флаг, положила его на стол, поставила ногу на стул, расшнуровала ботинок, вытащила из него сложенную бумагу. Хошев брезгливо взял ее, развернул, стал читать вместе с Могилевским. Тем временем Иванов полюбопытствовал:

— Вы большевичка?

— Ну, большевичка. А вам-то что?

— Чекистка, скорее всего, — зло глядел на нее Пиру мои.

Хошев передал ему ультиматум.

— Твое счастье, что ты девчонка! — сузил глаза Хошев. — Я б научил тебя, как разговаривать со старшими.

Нина съежилась под холодным блеском его глаз.

— Если я не вернусь через три часа, они откроют огонь, — предупредила она и добавила: — Пришиб окружен нашими.

Хошев метнул взгляд на Пирумова, сказал Нине:

— Вернешься. — И вестовому: — Запри ее пока, а сам скачи за Алексеевым. Да, и найди Жабина. Он где-то здесь ошивается.

— Какая наглость! — Пирумов швырнул ультиматум на стол.

— Ну, Жанна д’Арк, красная Жанна д’Арк, да и только! — восторгался Иванов. — А ляжки видели? Ах, какие ноги! Смуглые, полные… Ах, как славно было бы… чуть-чуть поджарить их на костре!

— Я ее всю изжарил бы. Да нужна она мне, — ответил Хошев.

— Ты намерен отвечать? — удивился Могилевский. — Привольное у нас как бельмо на глазу. Поднять войска по тревоге, опередить их.

— Заманчиво. Только боюсь, пока мы будем разделываться с Привольным, Ленкорань захватят Мамедхан, Рамазан и иже с ними. Вот кого надо нам опередить!

— Несомненно, это ленкоранцы мутят воду в Привольном. Помнишь, Хошев, я докладывал, что на Мугань прибыли специальные комиссары?

— Тебе следовало бы точнее знать, зачем они прибыли!

— Жабин говорил мне…

— Дерьмо этот Жабин! — перебил Хошев. — Какого черта он ошивается в Пришибе? Путь отправляется в Привольное, подбивает мужиков и баб на замирение с нами, настраивает против пришлых комиссаров!

Могилевский недовольно покачал головой:

— По мне — разгромить их, и вся недолга.

— Я того же мнения, — поддержал Иванов.

— Да поймите вы, не резон нам сейчас ввязываться в драчку. Возьмем Ленкорань, тогда и с ними разделаемся. Дерево рубят под корень.

Пришел Алексеев. Маленький, тщедушный, в длиннополом чесучовом пиджаке, подергиваясь и тряся бородкой при каждом шаге, он пыжился, пытаясь соблюсти степенность, приличествующую его положению.

За ним прибежал Жабин с угодливой улыбкой на лице, испугом и настороженностью в глазах; пришли члены "ревкома" Дураков и Дубина.

Хошев ознакомил собравшихся с ультиматумом, сообщил о двух мнениях: немедленно ударить по Привольному или пойти на переговоры с Комитетом обороны — и заметил, как дернулась бородка Алексеева, когда речь зашла о переговорах.

— Как видите, господа, мусаватисты не откликнулись на ваше воззвание. — Хошев со злорадной улыбкой посмотрел на штатских владык Мугани. — И не откликнутся. Нет у них с нами "общей родины". Мы ратуем за единую, неделимую Россию, а они признают только мусаватский Азербайджан.

— Ты, милок, никак, попрекаешь нас? — затряс бородкой Алексеев. — Разве не ты говорил нам о наказе англичанина объединиться с мусульманами? Сам ты намедни не голосовал за это? Теперь предлагаешь идти на мировую с привольненцами. Юлишь ты, милок, ох, юлишь!..

— Ну, голосовал. А только я знал, что им с нами не по пути. Они и без нас возьмут Ленкорань.

Алексеев обеспокоился: "А ведь и то верно, могут взять".

— Так что порешим, господа?