Лодки уходят в шторм

А еще через пару дней отряд покидал город. В кармане Юсуфа, ехавшего во главе отряда, лежала бумага, подписанная начальником краевой милиции Иваном Сурниным. В ней говорилось, что он, Юсуф Гамбаров, является начальником участковой народной милиции.

Но одна ласточка весны не делает.

Двадцать третьего июня банда Мамедхана ворвалась в село Герматук. Отряд Гусейнали находился под Астарой, оборонять село было некому, но бандиты для пущего устрашения жителей открыли пальбу. Рассыпавшись по дворам, они хватали тех, на кого доносил Мамедхану молла Керим: Агагусейна-киши, Джаханнэнэ, Багдагюль. (Етер с утра ушла на Большой базар.) Мать и жену Гусейнали и многих других заперли в конюшне Мамедхана.

Мамедхан хмуро обошел комнаты своего особняка, потом вышел в сад, сел в беседке, расстегнул английский френч, положил на столик пробковый шлем. Забит-зфенди чинно уселся рядом. Принесли чай.

Держа на вытянутых руках саблю с золочеными ножнами, в сопровождении нескольких священнослужителей подошел молла Керим, волнуясь, начал высокопарно:

— Ты — спаситель исламской религии, досточтимый Мамедхан!

— Мамед-эфенди! — поправил Забит-эфенди.

— Да, да, эфенди. Ты — надежда мусульманской нации, Мамедхан!

— Сказано тебе: эфенди! — грубо оборвал Мамедхан.

— Прости, хан… эфенди, путаюсь от волнения… В борьбе с неверными и проклятыми большевиками аллах избрал тебя своим карающим мечом. И потому мы, покорные слуга аллаха, — он оглянулся на своих кивающих коллег, — дарим тебе этот меч.

Польщенный Мамедхан встал, принял саблю, вытащил ее из ножен, увидел слова, выгравированные на холодной стали: "Большевик башы кесен бехиштэ гедер" ("Отсекший голову большевика попадет в рай"). Мамедхан вслух повторил эти слова.

— Хорошо сказано! Я выполняю свой долг перед аллахом и мусульманами, — торжественно произнес Мамедхан, как ребенок игрушкой, любуясь и помахивая саблей.

— Да будет так! — воздел руки молла Керим и, выпроводив коллег, вернулся обратно. — Мы так ждали тебя! Покарай ослушников, секи их безбожные головы! Этот Агагусейн-киши, эта большевик Джаханнэнэ, этот Гусейнали!.. Вай-вай-вай! — распалял Мамедхана молла Керим. — Это они подбивали сельчан срубить святое дерево Шахнисы, поделили твои земли, воды, леса! Это они разграбили твой дом, устроили в нем большевистский Совет. Грех даровать им жизнь, а. Забит-эфенди?

— Истинно, истинно, — закивал Забит-эфенди.

— Где они? — грозно крикнул Мамедхан. — Эй, чауш[12]!

— Сейчас, сейчас. — Молла Керим сам побежал распорядиться.

Два дюжих чауша с заросшими лицами привели Агагусейна-киши и Джаханнэнэ. Багдагюль, громко плача, шла следом, колотила кулаками чауша в спину:

— Отпусти ее, отпусти!

— Гыза, перестань плакать! — прикрикнула Джаханнэнэ.

Багдагюль смолкла, продолжая всхлипывать. Красивая и в печали, она приковала к себе долгий пораженный взгляд Мамедхана.

— Помни, хан, что написано на сабле, — нашептывал молла Керим. — Отсеки им голову. Пусть для всех будет уроком!

— Отсечь, говоришь? Отсечь недолго. — Играя саблей, Мамедхан подошел к Агагусейну-киши. — Но я пощажу твою мудрую голову, старик. Значит, тебе земли захотелось? Ну что ж, у меня земли много, могу поделиться. Чауш, закопай его в землю по самое горло.

Агагусейн-киши, насмешливо прищурив глаз, спокойно ответил:

— Ничей светильник не горит до утра, разбойник-хан. — Он покосился на молла Керима: — Этот жалкий пес, может быть, и вымолит тебе божью милость. Но народной кары тебе не избежать!

Мамедхан побагровел.

— Напихай земли в его поганый рот! — приказал он чаушу.

Агагусейн-киши плюнул в налитые кровью глаза Мамедхана. Тот отшатнулся, занес саблю, но тут же опустил ее. Утерся рукавом и прохрипел:

— Кормите его землей, кормите, пока не подохнет!

Чауш уволок Агагусейна-киши.

— И ты носишь на голове папаху! — презрительно бросила Джаханнэна.

— Цыц, большевик Джаханнэнэ! — взвизгнул молла Керим.

— Я отрежу тебе язык! — Мамедхан приставил кончик сабли к ее рту.

Джаханнэнэ оттолкнула саблю.

— На это ты способен! Разве не ты убил моего мужа и ее отца?

— Замолчи, ведьма! — Мамедхан занес саблю.

— Руби ее, руби! — науськивал молла Керим.

Багдагюль заслонила собой Джахаинэнэ:

— Нет, нет! Не надо!

Мамедхан тупой стороной сабли приподнял ее подбородок.

— Ты тоже большевичка?

— А как же! — ответил молла Керим. — Яблоко от яблони недалеко падает.

— Мамед-эфенди, такую красавицу убивать грех, она может доставить нам много радости, — сально усмехнулся Забит-эфенди.

— Ты прав, Забит-эфенди. Я подарю ее чаушам, пусть потешатся. Чауш, отведи ее на конюшню!

— Спасибо, Мамед-эфенди! — Чауш схватил Багдагюль за руку, но та стала упираться.

— Нет, нет, отпусти!

— Не смей! — закричала Джаханнэнэ. — Тебя волчица родила, а не женщина! Да окаменела бы твоя мать, рожая тебя!

— А ее привяжите в конюшие к столбу! — приказал Мамедхан.