Лодки уходят в шторм

Сергей видел целиком выжженные кварталы, дома, разбитые артиллерийскими снарядами, проемы выломанных дверей, заколоченные досками окна. По пустынным, словно покинутым жителями улицам расхаживали патрули моряков, красноармейцев, рабочих. Иногда в утренней тишине где-то гулко грохотали выстрелы, и снова все смолкало. Город, переживший мартовское восстание, все еще находился на военном положении, днем и ночью стоял начеку, готовый к новым схваткам…

Катер с рыбницей подошел к стрелке, свернул в речку Кутум и ошвартовался в южной стороне у моста, возле таких же рыбацких лодок. В ту же минуту на палубе ленкоранской рыбницы, откуда ни возьмись, появились трое в кожаных куртках.

— С прибытием, братцы! — козырнул один из них. — Кто тут старший, следуй за мной. Мироныч ждет. Остальных наши ребята устроят на отдых. Ишь, как заросли!..

В сопровождении человека в кожанке Кожемяко, Сарай-кин и Сергей беспрепятственно миновали часовых в воротах старинного кремля, поднялись на второй этаж небольшого особняка, в котором помещался губкой партии, подошли к скромной коричневой двери с картонной табличкой: „Член РВС С. М. Киров“.

Из-за стола поднялся мужчина средних лет, среднего роста, с приятным, открытым лицом в оспинках, с зачесанными назад темно-русыми жесткими волосами. Одет он был в полу штатский костюм: под черным пиджаком — белая сорочка с темным галстуком, брюки заправлены в сапоги, на плечи наброшена черная кожаная куртка. На столе лежала черная фуражка с большой красной звездой.

„Вот он какой, Киров!“ — восторженно подумал Сергей.

Приветливо улыбаясь карими глазами, Киров энергично шагнул навстречу вошедшим, обнял каждого, спросил, как зовут.

— Тезка, значит, — улыбнулся он Сергею.

— Молодцы, ай да молодцы, бакинцы! Как говорится, на ловца и зверь бежит. Мы ищем путей связи с Баку, и вдруг — вы! Да как! По Каспию, через шторма и вражескую блокаду! Значит, можно и на парусниках пересекать море?

— Трудно, — признался Кожемяко.

— Но нужно! — категорически ответил Киров. Он взял со стола бланк телеграммы и протянул Кожемяко. — Вот, прочтите, Владимир Ильич прислал недавно.

Кожемяко прочел телеграмму вслух:

— „Астрахань, Шляпникову…“ Кто это, Шляпников?

— Председатель Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта, — пояснил Киров.

— „…Получил вашу телеграмму о бакинских делах… Речь идет о враждебном отношении бакинского пролетариата к английским оккупантам, — снова пояснил Киров, — о попытке судов Каспийской флотилии перейти на сторону Советской власти.

— Гляди ты, знает Ленин о вас, — обратился Кожемяко к Сарайкину.

— Эх! — сокрушенно воскликнул тот. — Ведь до самого острова Чечень дошли, да ранний ледостав помешал пробиться к вам.

Киров понимающе кивнул. И Кожемяко:

— Читайте, читайте дальше.

— „…Надеюсь, вы понимаете огромную важность вопроса и примете энергичные меры, чтобы использовать настроение бакинцев для быстрых и решающих действий. Гарантируйте безопасность переходящим к нам. Телеграфируйте подробнее. Предсовнаркома Ленин“[6].— Кожемяко снова обратился к Сарайкину. — Видишь, Ваня, как Ленин о Баку думает? — Он вытащил из кармана пакеты и вместе с телеграммой протянул Кирову: — Вот тут, Сергей Миронович, подробно сказано о бакинских делах. А чего не хватает, мы расскажем. Так что можете сообщить Владимиру Ильичу: настроение у бакинцев, да и у муганцев, самое боевое.

— Все клокочет, как пар в котлах! — добавил Сарайкин. — Вот если вы подсобите нам…

— Непременно! Поможем и людьми, и оружием, и деньгами. Впрочем, мы еще успеем поговорить. А пока — ступайте отдыхать! Вам нужно как следует выспаться.

— Уже выспались, — нерешительно возразил Кожемяко.

— Нет, нет, отдыхать! Я вызову вас, когда понадобится.

С этими словами Киров проводил бакинцев в коридор, где ожидал встречавший человек в кожанке.

Взволнованные встречей с Кировым, бакинцы шли по улицам, еще хранившим следы недавних боев. Им то и дело приходилось обходить груды кирпича и щебня перед разбитыми домами.

Перед одним из домов толпились горожане. Человек интеллигентного вида в пенсне читал вслух наклеенный на стене приказ:

— „Вследствие катастрофического положения с топливом вообще, а с нефтяным, в связи с оторванностью от Бакинского и других нефтяных районов, в особенности, является необходимость производить расход остатков жидкого топлива с величайшей осторожностью…“

— Это как же понимать: с осторожностью? — полюбопытствовала старуха.

Интеллигент снял пенсне, недовольно покосился на нее, снова надел пенсне.

— Тут сказано, мамаша… „Немедленно прекратить сеансы во всех без исключения кинематографах… Прекратить пассажирское трамвайное движение…“

— Батюшки! Да как же без трамваев-то!..

— Тише, мать, дай послушать! — цыкнули на нее.

— „…Уличное и наружное освещение домов прекращается. Употребление люстр воспрещается… Отопление всех паровых котлов… прекратить совершенно…“

— Вот оно, светопреставление! — воскликнула старуха. — Верно сказано в писании: грядет антихрист…

Кожемяко покачал головой и обратился к Сарайкину:

— Видишь, что делается! Топливный кризис!