Лодки уходят в шторм

"Я так тревожился за вас, — сказал он. — Вся сыскная полиция поднята на розыски".

Шейх отвел мне комнату в андаруне — внутренних покоях.

"Здесь вы будете в безопасности".

Верно говорится, друзья познаются в беде. Я и не предполагал, что у Советской России так много верных друзей в Персии. Я с благодарностью вспоминаю о шейхе Мехди и других, вплоть до агентов англичан, в домах которых скрывался полтора месяца.

Утром шейх Мехди отправился в город и, вернувшись, рассказал мне подробности налета. Оказывается, в налете участвовало тридцать человек. Это были офицеры казачьей дивизии полковника Старосельского, трое английских офицеров с нарядом английских солдат. Предводительствовал бывший консул царской миссии Гильденбрандт. Тайком подкравшись к дому, погромщики взломали дверь и набросились на Савву Богдана. Избитая прислуга рассказала шейху Мехди, что Гильденбрандт своими руками отрывал от груди Караханяна насмерть перепуганных детей. Вчера же англичане отправили всех в Хамадан…

Каждый день шейх приносил мне газеты. О погроме ни слова. Но из рассказов шейха я знал, что искры слухов о погроме вспыхивали языками пламени — стихийными митингами на базарах и майданах, и наконец пламя охватило весь город — люди высыпали на мощную демонстрацию протеста. "Наш народ, освященный Кораном, считает позором для мужчины расправу над женщинами и детьми", — сказал шейх, отправляясь на демонстрацию. Ну, а как с ней расправились, вы сами знаете.

Когда страсти поутихли, друзья достали мне паспорт на имя армянина из Астрахани, и в середине декабря я покинул Тегеран.

Из Тегерана я выехал в Казвин, там влился в толпу армянских беженцев, дошел до Сенне и остановился у одного курдского хана. Он принял меня как дорогого гостя. Из Сенне отправил несколько нот протеста Восугу од-Доуле и Чарльзу Марлингу. Я писал им, что не вечно же хозяевами Персии будут являться официальные представители иностранного государства, доходящие в своей безнаказанности до того, что средь бела дня в персидской столице арестовывают членов миссии дружественного государства, их жен и детей и ссылают в каторжные тюрьмы Бомбея и Калькутты. Я требовал немедленно освободить членов миссии, ревкома и дипкурьера. Но я прекрасно понимал, что мои ноты — глас вопиющего в пустыне. Словом, двадцатого февраля я добрался до Баку форменным образом "яко наг, яко благ"… Вот и вся моя одиссея, — закончил Коломийцев и, желая рассеять тягостное впечатление от рассказа, шутливо добавил: — Ну, а потом — небольшая увеселительная прогулка по морю в Ленкорань и Астрахань…

— Да, вы прошли все семь кругов дантова ада, — посочувствовал Чичерин и неожиданно сказал: — Будем надеяться, что на этот раз персидское правительство не придерется к вам "по чисто формальным причинам". Не так ли, Лев Михайлович? — Острый взгляд Чичерина вонзился в Коломийцева.

"Значит, опять в Персию! Ну что ж, мы еще поборемся с этой сворой английских интервентов и белогвардейской мразью", — думал Коломийцев, улавливая обрывки ответа Карахана:

— …через Асад-хана… запрос… обращение…

"Да, конечно, мое место там. Я должен сам лично принять участие в освободительной борьбе персидского народа…"

— …если вы сомневаетесь, — услышал Коломийцев слова Чичерина, и решительно ответил:

— Это исключено! Я поеду!

19 июня коллегия постановила: "…Товарища Коломийцева назначить уполномоченным Народного Комиссариата в Персии… для расходов миссии Коломийцева, его издательства и курьерской службы выдать полтора миллиона рублей для израсходования под контролем Ленкоранского Советского правительства".

Через неделю Карахан вручил Коломийцеву "Обращение правительства РСФСР к правительству и народу Персии", в котором оно не только подтверждало аннулирование старых кабальных договоров и огромного золотого долга Персии России, но и сообщало о передаче в дар персидскому народу всего, что было построена русскими в Персии с 1914 года: железной и шоссейных дорог, портовых сооружений, телеграфных и телефонных линий и многого другого.

Миссия Коломийцева выехала из Москвы 27 июня, в тот самый день, когда в Ленкорани хоронили Ульянцева.

3

После похорон Ульянцева все ответственные работники собрались в Ханском дворце на экстренное заседание горкома партии.

Секретарь горкома Лидак, сочувственно глядя на осунувшиеся от голода и желтые от малярии усталые лица людей, открыл заседание и огласил письмо Бакинского бюро Кавкрайкома РКП (б), найденное в кармане Ульянцева. Написано оно было пять дней назад, 23 июня. Видимо, нарочный доставил его накануне гибели Ульянцева.