В чем вообще сила бреда, сила психоза? В раскрытии, обнажении бессознательного и в бескомпромиссности фигуры шизофреника, или шизика, как его называли Делёз и Гваттари. Шизик Витгенштейн был бескомпромиссно честен, он всю жизнь прожил в режиме «дня без вранья» (так называется рассказ Виктории Токаревой). Почему же здоровые люди так часто врут? Должно быть, это обратная интеллектуальной априорной категории согласованного бреда. Разберемся в этом подробнее.
Если принять перформативную гипотезу, то ложь – такая же иллюзия, как и истина. («Я говорю тебе, чтобы ты знал: я Наполеон».) Содержание пропозициональной установки лишено значения истинности. Но психологически это не так. Никто не поверит человеку, что он Наполеон (бред величия), что он разговаривает с Богом (бред воздействия), что его преследуют инопланетяне (бред преследования) или что все вокруг обращают на него внимание (бред отношения). Между тем именно шизофреники в состоянии подлинного бреда всегда говорят правду. Одного мегаломана, как рассказывает Рональд Лэйнг в книге «Расколотое Я», проверили на детекторе лжи. Он сказал: «Я не Наполеон». Детектор лжи зафиксировал, что он лжет. Другое дело, что согласованный бред, т. е. обыденный дискурс, научный, религиозный и, конечно, художественный – это сплошная ложь. Гурджиев говорил, что человек всегда лжет потому, что не может знать правды, а его ученик П. Д. Успенский писал, что психология – это наука, изучающая ложь.
С точки зрения новой модели реальности правды и лжи не существует. Они имеют только сюжетообразующую функцию. Есть такой анекдот: «Вы знаете, я сегодня ехал на пятом номере по Мясницкой и вижу – по улице идет… кто бы думали? Бетховен!» – «Врите больше, пятый номер по Мясницкой не ходит».
В нарративной онтологии важно не то, сказал человек правду или ложь, а то, что будет дальше. Как любил повторять Лакан, означающее отсылает не к означаемому, а к другим означающим. Допустим, муж приходит поздно домой и на законный вопрос жены, почему он пришел так поздно, отвечает, что засиделся на работе, в то время как на самом деле он был у любовницы. Он сказал ложь, и, возможно, они оба понимают это. Но в обычаях согласованного бреда – закрывать на ложь глаза. Поэтому жена может сказать ему: «Ты, наверно, очень устал, иди скорее ужинать!» Правда колет глаза – она разрушает согласованный бред. А если муж на вопрос жены, где он был, скажет, что он был у любовницы и спал с ней, а жена ему на это скажет: «Ты знаешь, я тебе тоже изменяю»? Тогда это будет секундарный выход из согласованного бреда и возможность перехода в бред подлинный, энтропийный хаос «истины».
«Я тебе тоже изменяю». Но человек ничего не может изменить по своей воле. Это очень хорошо показано в фильме Стенли Кубрика «С широко закрытыми глазами». Жена в состоянии, близком к подлинному бреду (они в этот момент курили травку), рассказала мужу, что хотела изменить ему с красивым морским офицером. Это произвело на мужа такое сильное впечатление, что он в отместку решил изменить жене с проституткой, но не смог.
Человек не может изменить свою судьбу по своей воле. У Кирилла Серебренникова есть фильм «Измена». Муж женщины-кардиолога изменяет ей с женой ее будущего любовника (которому она это говорит, когда тот приходит к ней на прием). Происходит следующий диалог кардиолога и будущего любовника, лежащего на кушетке: «Жалобы есть? – Нет. – У меня сердце болит. – Почему? – Муж изменяет. – Сочувствую. – Он изменяет мне с вашей женой». Что происходит дальше? Жена будущего любовника, которая спит с мужем женщины-кардиолога (будущей любовницы своего будущего любовника), и ее будущий любовник наблюдают, как жена будущего любовника и муж женщины-кардиолога (будущей любовницы ее будущего любовника) занимаются любовью голыми на балконе, падают и разбиваются насмерть. После этого оказывается, что у женщины-кардиолога и ее (теперь уже не будущего) любовника был еще один муж и, соответственно, у ее любовника была еще одна жена в прошлом. Кончается все очень плохо. Важно не то, что кто-то изменил кому-то, а то, что происходит дальше благодаря этому. Психологически врать легче и даже порой правильнее. Или вообще ничего не говорить, как у Александра Галича: