Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

Если настоящие безличные предложения служат для того, чтобы выразить нечто, что доступно непосредственному внешнему восприятию – например, «гремит», «дождит»[6], – то исходным пунктом здесь является простое чувственное впечатление. И ни само восприятие, ни воспоминание не дают соответствующего субъекта – как это бывает тогда, когда я вижу, как поднимается ракета, или когда я слышу, как по мостовой гремит повозка. К этому единственно данному слуховому впечатлению или к этому единственно данному зрительному явлению примыкает в качестве ближайшего акта наименование, объединение в одно целое имеющегося налицо со знакомым представлением. Для этого наименования могли бы служить лишенные флексии звукоподражательные слова, которые передают лишь особенность впечатления; а также имена существительные [ «выстрел», «дождь»[7], «это гром», «это дождь»], которые в своем колебании между конкретным и абстрактным понятиями оставляют нерешенным вопрос: в каком направлении мышление хочет понимать в дальнейшем данное событие? Но язык по другой аналогии предлагает для временного события глаголы, и настоящее восприятие выражается посредством привычной флексии. И тем с большим правом, что личное окончание третьего лица первоначально, несомненно, было указательным местоимением – и «гремит» есть то же, что «donnern das» («греметь то»). Присоединяющееся сюда имя существительное могло бы объяснить обозначенное таким образом и определить его ближе, как гремящую вещь. Но если действительно нельзя осуществить этого отношения, на которое указывает глагол, то в качестве субъекта высказывания остается лишь само впечатление, а окончание может указывать лишь на это настоящее впечатление. Обозначение вещного субъекта, которое содержится в местоимении новых языков, является тогда пустой привычной формой. Нельзя спрашивать: что дождит?[8] – и отвечать: «es» («оно») – в смысле хотя бы неопределенно представляемой вещи. Безличный глагол не идет дальше наименования настоящего явления; субъектом является не что иное, как само отдельное явление дождя[9].

Ограничение это становится совершенно ясным тогда, когда соответствующая вещь, которая светит или звучит, хотя вполне знакома, но, как сама собой разумеющаяся, не находит в языке никакого выражения, ибо важным для нас является лишь непосредственно увиденное или услышанное. «Звучит», «свистит», «стучит»-мы говорим так даже тогда, когда нет никаких сомнений относительно того, от какой причины происходят звуки. Но важным является сам услышанный знак и его значение; кто дает этот знак – это не должно быть даже высказываемо. Точно так же в «горит» центр тяжести переносится на то, что огонь показался. То, что нечто горит, – это само собой разумеется. Но не это горящее есть оставшийся неназванным субъект глагола, а лишь самый воспринятый пожар. Когда мы говорим: «дождит», – то в настоящее время никто, конечно, не думает о субъекте, которому процесс дождя можно было бы приписать как его деятельность. Коллективное явление падающих капель просто наименовывается как «дождь». Точно так же «ветрено, бушует» наименовывает имеющееся налицо течение воздуха. Нельзя спрашивать: что ветрено? что делает это «бушует»?

Это ограничение высказывания воспринятым или ощущаемым состоянием не подлежит никакому сомнению у тех многочисленных имперсоналий, которые выражают субъективные чувствования. «Мне голодно», «мне пить хочется», «мне жарко», «мне отвратительно», «смеркается», «светает» и т. д. – тут вообще не может быть никакого отношения этих глаголов к субъекту, деятельностью которого они могли бы быть. То, что дано, заключается лишь в имеющемся налицо чувствовании, которое не содержит в себе никакого указания на возбуждающую его вещь.

С другой стороны, те высказывания, которые выражают воспринятую деятельность без прямого отношения к тому, что проявляет деятельность, носят страдательную форму: es wird gespielt, gesungen и т. д.[10] Равным образом и здесь имеет место лишь наименование воспринятого события, причем не делается никаких шагов к тому, чтобы обозначить тот субъект, в котором совершается это событие. За дальнейшими примерами я могу отослать к вышеупомянутой своей статье.

Уже самое различение словесных форм имени существительного, имени прилагательного и глагола подготовляет и приводит нас к этому разделению обоих синтезов – того, который содержит в себе наименование, и того, который наименованное явление приписывает вещному субъекту. Мы образуем из глаголов и имен прилагательных абстрактные существительные, которые устанавливают в качестве самостоятельно мыслимого то, что обыкновенно является лишь как зависимое от вещи. Нам одинаково понятны являющиеся безличными неопределенные наклонения, как ich höre sprechen, läuten[11] и т. д. Точно таким же образом возможно и такое высказывание, логическим субъектом которого является только воспринятое в настоящее время событие, воспринятое в настоящее время состояние.