Логово

Но именно из-под Кандагара вернулся в 80-м отец Ромы Лисовского — тоже майор Лисовский. Вернулся в цинковом гробу. Фронта там не было, и неравного боя не было, — просто какой-то удачливый душок разбогател на двести тысяч зеленых, всадив «стингер» в брюхо заходившему на посадку вертолету. За будущее умение летать над плюющимися огнем и смертью горами ювелирно, впритирочку, наши платили в тот год многими жизнями…

Серый ящик с крохотным стеклянным окошечком провел в жизни Ромы резкую черту, разделив на две неравные половины: мирную и военную. Дальше было суворовское училище в Питере, и вэдэвэшное в Рязани, и полтора года в гарнизоне, и никем не объявленная война, и другая война, и орден в зале с белыми колоннами… И третья война, ставшая последней. Но как выяснилось — не совсем.

Баллада закончилась. Тот же голос затянул что-то ностальгическое, о юнкерах-корнетах:

Не пишите, графиня, нет в живых адресата,

Упустили Россию, как сквозь пальцы песок.

Ах, Россия, Россия, разве ты виновата,

Что пускаю я пулю в поседевший висок…

Упустили, как в воду глядел, подумал Лисовский, и мы тоже ведь упустили… Но пули в висок не дождетесь… Он достал маленькую плоскую фляжку, разлил в металлические рюмочки-наперстки. Тост был простой: «За Победу!»

Магнитофон-рацию майор снес к тайнику сам. Но, прежде чем положить туда, откинул фальш-панель и дважды с хрустом воткнул нож в электронное чрево. На всякий случай. Двадцать четыре часа — немалый срок. Остальное имущество не тронул, было оно обычным туристским снаряжением…

…Когда Лисовский вернулся к бывшему лагерю, Миша травил очередную байку:

— …Дескать, агентурные данные точные: пойдет именно этой ночью Джумаев со своими к Ведено. Чтоб ему не пойти, когда у него там родня да кунаки в половине дворов. Ну ладно, срочно собирают сводный отряд: наши, фээсбэшники, минюстовская спецура…

— «Тайфун»? — заинтересованно спросила Надежда. Она крепко уважала питерских «тайфуновцев», вытащивших ее три года назад из мясорубки под Урус-Мартаном.

— Нет, москвичи… Но не важно. Короче, выдвинулись по вечеру в предгорье, рассредоточились, ждем. А весна там, сами знаете, — днем жара, как летом, а ночью-то oro-го… Ну вот. Парень у нас был, Цвигайло фамилия, — залег, значит, в зарослях кизила, бдит. Такие операции, известное дело, чем обычно кончаются — никого не дождешься, а утром обратно. Нам кто-то про Джумаева стукнул, а кто-то ему — про нас. Может, кстати, тот же самый человечек… В общем, можно и вздремнуть вполглаза. Но Цвигайле не спится — холодно. Лежит, мысли всякие думает — и вдруг видит: чех! На четвереньках подкрадывается! Громадный мужик, нагруженный, при всех делах: разгрузка, броник, рюкзак здоровенный, «мухи» сверху приторочены… То есть, Цвигайла всего этого не видит, по контуру темному догадывается, — внушительный такой силуэт. Бормочет чечен непонятное низким голосом, по-своему, — не то аллаха, не то шайтана вспоминает; а сам что-то на земле высматривает-нащупывает, в темноте, фонарь не включает… Вот. А остальных не видать. Решил Цвигайло его без шума положить. Дождался, значит, как чех спиной повернулся, ножик вынул, прикинул, куда бить будет, чтоб по рюк-зачине в темноте не угодить. Только приподнялся — из темноты: чпок! — бесшумка. И прямо Цвигайле в лоб. И падает он с мыслью: какой дурак, что сферу не надел… А упав — соображает, что с простреленной башкой думать вроде как не положено… И запахи обонять не положено — а запашок Цвигайло таки чует. От себя. Весьма специфический. Вообще-то раненому обделаться не стыдно, сами небось видали не раз, но… Короче, взъярился он, за автомат схватился — и по чечену, очередью. Тот на ноги вскочил, на Цвигайлу попер, а сам ревет ну просто нечеловечески. Цвигайло давай снова на спуск тискать… Тут шухер до небес — соседи в дело вступили, палят в темноту наугад… А в ответ — тишина. Никто в ответ не стреляет. Ну, ясно, засада псу под хвост — фонари зажгли, разбираемся, что за дела. Видим, Цвигайло лежит, не шевелится, а с головы на лицо течет…

Тут Миша сделал драматическую паузу.

— Мозги? — спросила Надежда. Довольно равнодушно спросила, навидалась всякого.

— Если бы! ДЕРЬМО! Самое натуральное дерьмо — липкое, коричневое, вонючее.

— Слушай, а ты не про себя в третьем лице рассказываешь? — возмутилась Надежда. — Только с дерьмом вместо мозгов такую х. ню придумать можно!

— Нет, вы слушайте дальше! А рядом, головой Цвигайле чуть не на ногах, лежит…

Миша вновь драматично замолчал. Никто не высказывал предположений. Миша молчал.

— Чеченец? — спросил Стас, видя, что иначе продолжения не дождаться.

Миша покачал головой.

— Свой? — предположила Оленька (она сидела, широко расставив пальцы — сушила обработанные спецсоставом подушечки, ночью оставлять отпечатки не стоило).

Миша повторил тот же жест,

— Новодворская? — внес свою лепту догадок майор.

На этот раз покачивание сопровождалось самой интригующей ухмылкой.

Больше версий высказано не было — Надежда упорно молчала, а Петрусь, похоже, по своему обыкновению немного задумался, с закрытыми глазами и слегка посапывая.

И Миша объявил: