Логово гадюк (ЛП)

Гарретт двигается быстро, вероятно, после бокса, хватает меня за горло и поднимает в воздух. Мои ноги едва касаются пола, но я не сопротивляюсь его хватке. Я расслабляюсь с ухмылкой, даже когда он сжимает свою хватку, перекрывая мне доступ воздуха. Эти губы скривлены в ненависти, а его лицо — оскал. Им руководит только гнев. Он не видит меня, нет, он видит ее.

Женщину, которая причинила ему такую глубокую боль, что он так и не оправился.

— Ты решила умереть? Это все? Хочешь, чтобы я тебя убил? Потому что я так и сделаю. Ты могла бы отсосать мне член, я мог бы хотеть тебя, но я все равно прикончу тебя, — угрожает он.

— Тогда сделай это, давай действительно покончим с этим. Убей меня сейчас или прекрати использовать свой страх как предлог, чтобы оттолкнуть меня, — хриплю я.

Гарретт тяжело дышит, его грудь вздымается, когда он смотрит на меня. С ворчанием Гарретт швыряет меня обратно на диван и уходит прочь. Делая быстрые вдохи, я поднимаюсь на ноги, мои глаза ловят Дизеля, который сидит в стороне на столе, жует попкорн и выглядит слишком счастливым, чтобы наблюдать за разворачивающейся драмой.

Топая за Гарреттом, я гонюсь за ним наверх. Он хлопает дверью, но я распахиваю ее и следую за ним внутрь. Я отказываюсь отступать сейчас, я наконец-то чего-то добилась.

Гарретт меряет шагами пол, прежде чем взмахнуть рукой и провести ею по своим ящикам, с грохотом опрокидывая все на пол. Стекло разбивается, но ему все равно. Он взмахивает рукой и с такой силой прижимает ее к боксерской груше, что та щелкает и падает на пол. Он сгребает свою кровать и опрокидывает ее, и даже посреди всего этого разрушения, кажется, этого недостаточно.

Я чувствую это.

Я знаю это чувство, когда ты так переполнен болью… болью, которая выворачивает тебя наизнанку. Я вылечила свою за эти годы с помощью Рича, но у Гарретта не было такого шанса. Он держал все это в себе, не желая показывать свою слабость, и это гниет в нем изнутри.

Это убьет его.

Поэтому, несмотря на то, что я смотрю в лицо смерти, я продолжаю давить.

— Закончил? — протягиваю я, прислоняясь к стене.

Гарретт поворачивается, его ноздри раздуваются, и он приближается ко мне. Гарретт вжимает мою спину в стену.

— Это кажется знакомым, — поддразниваю я.

— Перестань давить, — рычит он.

— Почему? Мне надоело ходить вокруг тебя на цыпочках. Другие могли бы, но я не буду. Я вижу боль в твоих глазах, я знаю, потому что раньше видела ее в своих. Кто-то причинил тебе боль, кто-то, кому ты доверял. Кто-то, кого ты любил. Она меняет тебя, она ломает тебя, и вскоре на ее месте окажется лишь сломленное существо. Тот, весь мир которого просто рухнул. Я знаю, — ору я, — потому что именно так было со мной. — Тогда я замолкаю, тяжело дыша. — Иногда это все еще так, я все еще убегаю от этого. Все еще живу в страхе, как будто я та же самая маленькая девочка.

Гарретт становится неподвижным, его взгляд мечется, поэтому я бросаюсь вперед, обнажая свою душу, даже несмотря на то, что мне больно раскрываться для него.

— Я доверяла ему, Гарретт. Я любила его, как и положено ребенку. — Слезы наполняют мои глаза, и я ненавижу это проявление слабости, зная, что у него все еще есть эта сила. — Каждый кулак, каждый удар или брошенное слово ломали меня. Я стала всего лишь выжившей, живущей от одного дня к другому, и даже сейчас… даже сейчас, когда я свободна от него, я сделала то же самое, потеряв себя в выпивке и сексе, чтобы мне не пришлось смотреть себе в лицо. Хочешь узнать, в чем дело? Он умудрился испоганить мне жизнь снова, продав меня. Он, блядь, продал меня. — Я горько смеюсь. — Как будто недостаточно было разрушить все мое гребаное детство, он пошел дальше и продал меня. Но знаешь что? Я устала убегать. Ненавижу его. Я хочу, чтобы он заплатил, но более того, я хочу освободиться от тех когтей, которые все еще скребут внутри меня. Не знаю, как это сделать, но я пытаюсь. Ты должен попытаться, Гарретт, потому что я вижу это в твоих глазах — ты в режиме выживания, все еще борешься, живешь изо дня в день, но так жить нельзя. Я перестану убегать, если ты прекратишь драться.

Гарретт отпускает меня и отворачивается.

— Я не знаю как, — признается он.

Я не прикасаюсь к Гарретту, зная, что он ненавидит это, поэтому вместо этого я обхожу его тело, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Первый шаг? Признайся в этом самому себе. Тебе нужно исцелиться, Гарретт, иначе твои устои рухнут. Я не говорю, что ты должен говорить со мной, но я здесь, если тебе нужно. Но и твои братья тоже. Они там, снаружи, и они любят тебя.

— А ты? — хрипит он, наблюдая за мной воспаленными глазами.

— Я? Я не ненавижу тебя… все время, — ухмыляюсь я.

— Почему? Почему ты пытаешься мне помочь? — спрашивает Гарретт, и это кажется важным.