Логово горностаев. Принудительное поселение

Подбежал к ней и профессор Браццола. Лишь у него достало твердости духа и находчивости немедленно попытаться помочь Джованне. Он приник ухом к груди, нащупывая пульс, приподнял веки, не в силах поверить, что ее маленькое больное сердце остановилось навсегда, прошитое насквозь двумя пулями. А Коррадо не в состоянии был даже пошевелиться. Кровь больше не текла, но синяя гематома, ширясь, добралась от скулы до левого уже заплывшего глаза. Здоровым правым глазом он с надеждой глядел на Браццолу, который делал Джованне искусственное дыхание. В первый момент он, Коррадо, решил, что жену убили. Нет, нет, она жива, ведь до него доносится биение ее сердца, громкое, частое. Тук, тук, тук — словно удары молота. И снова — тук, тук, тук, тук. Жива, она жива! Жи…

2

— Так вот, падре, — словно невзначай заметил Джузеппе Паломбелла, по прозвищу Барон, и взглянул на священника. Крепкий, жилистый, словно горец, дон Тарчизио сидел на деревянном стуле и потому заметно возвышался над Паломбеллой, утопавшим в мягком кресле. — Так вот, господь наш, Иисус Христос, однажды нашел очень точное определение… — Паломбелла усмехнулся, прищурив глаза, и после секундного колебания заключил: — когда говорил о своих овечках.

Паломбелла внимательно посмотрел на дона Тарчизио, пытаясь определить, уловил ли священник его простую и ясную мысль. Но на широком, мясистом лице дона Тарчизио отразилось лишь добродушное смущение, из чего Барон понял, что падре увязал слова об овцах со словом «пастырь» в его евангельском смысле.

И в самом деле дон Тарчизио вздрогнул, когда гость, захохотав, стукнул себя ладонью по колену, затянутому в вельвет полосатых брюк, и прошипел ему прямо в лицо:

— Да они овцы, падре! Мы пасем стада! Прикрикнешь на них, толкнешь легонько первых — и остальные поплетутся за ними покорно, безропотно.

— Не кощунствуйте! — возмутился дон Тарчизио, сообразив наконец, к чему клонит его необычный гость. — Не говорите так, синьор Паломбелла!

Он, конечно, не признался Барону, что возмутило его не столько нелестная оценка его миссии священника, сколько это наглое множественное число «Мы пасем стада».

Получается, будто роль священника где-то совпадает с ролью главаря мафиозной банды.

— Зовите меня лучше дон Джузеппе, — ласково предложил Паломбелла, невольно усугубив тем самым нанесенное дону Тарчизио оскорбление. Ведь выходило, что он, приходский священник городка Фиа-дель-Монте, и этот мафиозо — сообщники. Какое кощунство!

По растерянному и вместе с тем гневному взгляду священника Барон тут же догадался о своем промахе и с улыбкой добавил:

— Вы уж не обижайтесь. У нас на Юге так принято. Ну а здесь, наверно, другие обычаи! Тогда уж не сердитесь, падре. Я не хотел вас обидеть.

Он снова пристально поглядел на здоровяка священника.

— Историей про овец я хотел лишь убедить вас, что при желании вы можете успокоить своих прихожан. Я вовсе не дьявол. Уж скорее — жертва клеветы.

Паломбелла наклонился в своем мягком кресле и темной, сухой, словно вырезанной из дерева рукой ласково погладил сиамского кота. Тот кружил вокруг кресла, захваченного незнакомцем, от которого исходил странный, манящий запах.

— Видите ли, синьор Паломбелла, — ответил приходский священник, так и не пожелав назвать гостя по южному обычаю доном, — жители Фиа встревожены. Ведь с той поры, как вы здесь, мы потеряли… да-да, потеряли покой. Фиа всегда был тихим городком, чужаки изредка появлялись здесь лишь летом, а не зимой и осенью. А теперь непрерывно приезжают и уезжают какие-то странные люди, уж это-то вы должны признать. В самом их приезде не было бы ничего предосудительного, если бы не ужасные события, потрясшие всех нас, синьор Паломбелла. Сейчас этот труп, а две недели назад убийство бедной синьоры Джованны, там, на вилле.

Дон Джузеппе почесал у кота за ухом, и тот, к изумлению своего хозяина, вскочил и прыгнул в кресло. А ведь обычно его красавец-кот пугал незнакомых людей. Паломбелла, он же дон Джузеппе, посадил кота на колени и сказал, обращаясь скорее к нему, чем к хозяину дома:

— Разве я виноват в том, что у вас произошло? По своей воле я, уж простите, никогда бы сюда не приехал. Да вот пришлось — за чужие, кстати, грехи. А вы знаете, падре, как тяжко мне, бедняге, привыкшему к солнцу Амальфи, торчать в этом… — он вовремя проглотил смачный эпитет, пришедший ему на ум, и хмуро договорил: — …в этом месте? — Потом погрузил руки в шерстку кота так, точно это муфта.

— Я, падре, человек энергичный. И вот по вине моих врагов вынужден передать дела другим.

Он буравил лицо священника своими острыми, колючими глазками, и, как показалось дону Тарчизио, в них светилась усмешка.

— Что тут странного, если ко мне приезжают люди и рассказывают, как теперь идут дела.