Читаем Логово горностаев. Принудительное поселение полностью

Логово горностаев. Принудительное поселение

— Э, по мне, так хоть… — пробурчал таксист, всем своим видом показывая, что ему наплевать, но заметно было, что он недоволен. В зеркале заднего вида он постарался получше разглядеть глаза клиента, который повел себя так странно.

«У таксистов и прокуроров в последние годы возникают одинаковые заботы, — подумал Балестрини, — их клиенты становятся все труднее и опаснее».

Мало-помалу им овладело необычное возбуждение. Конечно — взять машину и поехать в Латину. Отыскать в справочнике адрес этого предприимчивого молодого человека, пойти туда и нажать кнопку домофона. А там видно будет.

— Остановитесь, — сказал он.

— Что?

— Остановитесь-ка на минуту.

Цветы Вивиане? Пока владелец цветочного магазина записывал адрес, он подумал, а стоит ли. Ведь к тому же придется послать цветы анонимно — вдруг их получит Джиджи. Значит, потом предстоит еще рассказывать Вивиане, что цветы послал он, Балестрини. Пожалуй, для того, чтобы ее удивить, признался он самому себе. Вивиана переберет в уме человек тридцать, ставя эти розы в гостиной, и он будет на самом последнем месте, если только она вообще о нем вспомнит.

Он довольно улыбнулся, пересекая бульвар, и, уже подходя к поджидавшему его такси, поймал брошенный на него тайком испытывающий взгляд толстяка-таксиста.

«Представляю себе, что он обо мне думает: „А ведь казался таким почтенным господином“». Он снова улыбнулся, опустившись на сиденье.

— Куда едем?

— Как куда?! На площадь Мадзини, куда же еще?

— А, ну да.

— Поторапливайтесь, а то уже поздно!

Но именно потому, что уже вечерело и уличное движение затихло, они приехали вовремя. Он оставил таксисту на чай шестьсот лир, и тот от изумления забыл даже поблагодарить.

Охваченный лихорадочным возбуждением, все перевернув вверх дном, он быстро переоделся — легкие брюки и трикотажная рубашка с короткими рукавами. Собрал все наличные деньги, которые нашел, часть положил в бумажник, часть сунул в карман. Потом бросился к телефону, но было уже поздно — Чентанни ушел из прокуратуры домой.

Перелистывая телефонный справочник, он в спешке порвал несколько страниц и торопливо набрал нужный номер в надежде, что Чентанни не задержался по дороге. Ответил тоненький голосок, который напомнил ему голос Джованнеллы в детстве.

Папа дома?

— Кто?

— Папа.

— Не знаю, — ответила девочка, подумав, и тут кто-то взял у нее трубку. Послышался нежный голос, который мог принадлежать только очень красивой женщине.

— Кто говорит?

— Моя фамилия Балестрини, синьора. Не могли бы вы попросить доктора Чентанни.

— Балестрини?

— Да.

— Минуточку.

Пожалуй, даже до генерального прокурора было легче дозвониться, подумал он с улыбкой. И наконец услышал голос Чентанни.

— Это я, Балестрини, — сказал он и с нетерпением стал ждать, когда иссякнут радостные и удивленные восклицания.

— Послушай, ты спрашивал насчет моего отпуска? Так вот, он начинается сегодня. Потом я дам тебе знать, когда намерен вернуться.

— Но, извини, Балестрини… я не понимаю…

— Это все из-за врат закона, Чентанни. Я вынужден сам их за собой закрыть, — объяснил он и представил себе, как старина Бауэр рассмеялся бы и, довольный, зааплодировал.

— Врата? — пролепетал Чентанни.

— Да, чао.

«Что еще нужно сделать?» Он машинально опустил жалюзи, выключил газ, свет и вынул ключи. Неожиданно зазвонил телефон. В первый миг он по давней привычке хотел взять трубку. Но ответить стоит, только если звонит Рената. Ренату же он так или иначе увидит самое позднее часа через два. Когда он закрывал дверь, телефон все продолжал звонить. А когда он в последний раз повернул ключ в замке, на их этаже остановился лифт и из него вышли супруги Конти.

— Добрый день… не закрывайте, пожалуйста.

— Здравствуйте, доктор, — поздоровался с ним Конти, дородный, почти лысый мужчина с приятной улыбкой. Его жена, женщина лет сорока, довольно миловидная, отодвинулась, пропуская Балестрини к лифту, и посмотрела на его рубашку с короткими рукавами.

— Уезжаете отдыхать? — пропела она. Голос у нее был куда более тонким, чем можно было предположить, судя по ее комплекции.

— Еду к жене.

— Она отдыхает на море?

— Нет, удрала из дома, как вы прекрасно знаете. И я еду, чтобы привезти ее, — ответил он и улыбнулся на прощание.

Когда лифт с гудением приближался к четвертому этажу, он услышал приглушенный мужской голос:

— Вечно ты ляпнешь что-нибудь невпопад. Помолчать не можешь!

Ответа — наверняка едкого — он не услышал. Из лифта он вышел с той же широкой улыбкой.

— Все в порядке, доктор? — приветствовал его швейцар.

— Более или менее.

В сущности, это было не так, но он по-прежнему улыбался и тогда, когда открывал дверцу машины и когда, опустив стекло, что-то насвистывая, стал искать в связке ключ зажигания. За мгновение до смерти он заметил у своего виска чью-то руку. Рука что-то сжимала, но повернуться и посмотреть, что именно, он не успел.