Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

В сентябре этого года, в центре Вашингтона, на Капитолийском холме, в одном из величественных зданий американского Сената была открыта выставка «Пермь‐36». «Пермь36» — это случайно уцелевший обломок затонувшей Атлантиды: один из немногих островков ГУЛАГа, который не был демонтирован после смерти Сталина и продолжал функционировать до самого конца советской власти. Усилиями местных краеведов «Пермь‐36» превращена в музей, существующий, главным образом, благодаря их энтузиазму и некоторым американским благотворительным фондам, далеко не самым богатым и щедрым.

Тем не менее, нашлись деньги на то, чтобы привезти выставку в Вашингтон.

В здании Сената, в огромном зале на втором этаже, куда ведет беломраморная лестница, состоялась дискуссияпрезентация на тему «Политическое наследие советского ГУЛАГа». В числе участников: конгрессмен Фрэнк Вулф, бывший директор ЦРУ Джеймс Вулси, крупнейшие политологи Питер Рэддавей, Дэвид Сэттер, автор недавнего капитального исследования истории ГУЛАГа Энн Эпплбаум, директор музея «Пермь‐36» Виктор Шмыров, директор европейского отдела Национального фонда развития демократии Надя Дюк — всего 14 участников. И почти все с тревогой говорили о том, что память о ГУЛАГе едва теплится; что в России это страшное наследие почти забыто, — нет, хуже того, в общественном сознании это наследие не фиксируется как нечто ужасное, с чем невозможно мириться. Из наследия ГУЛАГа не извлекается необходимых уроков, с чем участники дискуссии напрямую связывали сегодняшний произвол и коррупцию в обществе. Уровень беззакония в стране очень высок, попытки противостоять этому злу не получают широкой поддержки, правозащитные организации немощны и малочисленны, опросы общественного мнения указывают на рост популярности Сталина.

Выступавшие, конечно, вспоминали книги Солженицына, цитировали их. Те, давние. «Красного колеса» здесь никто не вспоминает, а о двухтомнике «Двести лет вместе» почти никто и не знает.

А. Солженицын и В. Путин

Слушая выступления «за круглым столом», я вдруг с какой‐то особой остротой и болью осознал, почувствовал, как фатально в свое время ошибся Александр Исаевич, как бесповоротно проиграл вторую половину своей жизни, и сколь широко и грозно разошлись круги от этой его ошибки.

Представить не трудно, как сложилась бы его судьба, если бы он, оказавшись на Западе в середине 1970‐х годов, еще полный энергии и в зените славы, с репутацией великого писателя, правдолюбца, гуманиста, стойкого борца с тоталитарной властью, — если бы он тогда, да хоть бы в печально знаменитой Гарвардской речи, кликнул клич и возглавил движение — за увековечение памяти узников ГУЛАГа, за сохранение и сбор материалов, связанных со сталинскими (и досталинскими, и послесталинскими) преступлениями коммунистического режима…

Александр Исаевич пошел другим путем. Вместо того, чтобы стать центром объединения всех антикоммунистических и демократических сил, он стал тараном разъединения и раскола. Он стал крутить неподъемные красные колеса, доказывая миру и самому себе, что «во всем виноваты евреи» — как раз по сценарию «еврейско‐ленинской революции», давно уже, как оказывается, набросанному в его потайной тетрадке. В чем нельзя отказать Александру Исаевичу, так это в последовательности. Путь от «Ленина в Цюрихе» и от столыпинского довеска в «Августе 1914» к двухтомнику «Двести лет вместе» — это путь, увы, столь же логичный, сколь и печальный.

Кажется, Виктор Шкловский заметил когда‐то, что если враг убивает врага, то в этом нет материала для драмы; а вот когда друг убивает друга, это трагедия.

Ну, а если великий человек тратит вторую половину жизни на то, чтобы убить то, что невероятными усилиями своего таланта и духа созидал в первую половину? Это трагедия в квадрате, супертрагедия. Она разыгрывается на наших глазах.

«Но вот сейчас явно избрано: опорочить меня как личность, запятнать, растоптать само мое имя. (А с таимой надеждой — и саму будущую жизнь моих книг?)», — жалуется Солженицын.

Не знаю, кто вынашивает такие коварные замыслы, но знаю, что осуществить их под силу только одному потемщику — Александру Исаевичу Солженицыну. С грустью и горечью приходится отметить, что с этой титанической задачей он начинает справляться. Друг убивает друга? Нет, самого себя.

Такова Солженицынская трагедия.

Семен Резник — Сергею Есину

2 июня 2016 г.

Дорогой Сергей Николаевич!

Наш с Вами друг Марк прислал мне «Дневник‐2011»[203]. С удовольствием разглядывал Ваш портрет на обложке в роскошном одеянии и вспоминал наши встречи в том самом 11‐м году! В тексте пока посмотрел места, где я упомянут. Признателен Вам за все добрые слова в мой адрес, а то, что пару раз Вы меня назвали Ефимом и один раз Семеном Семеновичем, — этого я не заметил.