Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Для Сани коммунизм как явление идеальное не очень‐то вязался с наглым предательством, с каким он только что воочию ознакомился. Он так возбудился от этого несоответствия, в такую пришел ярость, что, не зная, на ком сорвать злость, с тигриной прытью заметался по комнате. И, наконец, что было сил треснул кулаком по партийному сейфу. Кулак не раскололся, но вдруг — в реальности пресловутое «вдруг» имеет право на жизнь больше, чем в романе — в углу, рядом с сейфом, появилось, по законам, конечно, диалектического материализма, какое‐то весьма респектабельное тело, похожее на вполне сытого чиновника. Это в дневное‐то время! Саню сковала непривычная робость.

— Звали, товарищ потомок? — Голос, который издавало тело, был сановный, покровительственный. — Как вы здесь учитесь и работаете? Говорят, у вас новый ректор? Не обижает ли? Если что, обращайтесь, у нас есть свои связи. Если и дальше я вам когда‐нибудь понадоблюсь для совета, стучите, как и сегодня, по сейфу, это условный сигнал. Всегда рад поговорить с живым существом. Вы, кажется, представитель трудового народа, входящего в интеллигенцию?

— А вы‐то, собственно говоря, кто? — выдохнул Саня робость, уже смутно догадываясь, что за персону зрит перед глазами. — И почему без пропуска прохаживаетесь по институту? У нас здесь духовные и материальные ценности.

— Владимир Петрович Кирпичников, честь имею, — церемонно представился незнакомец, — литературный функционер, как написал обо мне вон в том «Лексиконе русской литературы ХХ века», — махнул он рукой на полку с книгами, — немецкий славист Вольфганг Казак. Но я больше известен под литературным псевдонимом Владимир Ставский. Слышали, конечно? Из рабочей, между прочим, прослойки. А что касается материальных ценностей, раньше их в институте было поболе. — Сановная тень вела себя вполне уверенно, говорила со знанием дела. — Расхищают? Плохо следите за хозяйством. Сейчас у вас рабочие новые рамы в корпусе, выходящем на Тверской бульвар, вставляют; так вот подоконники они на пустоту поставили, строительной пеной ее забили, весною все к чертовой матери полетит.

«Вот подлец‐„доброжелатель“, еще и других критикует, — подумал Саня, зачем‐то снимая с полки указанный зарубежный труд и раскрывая его на букве „С“. — С „честью“ твоей в личном плане я уже ознакомился, посмотрим, каково ее писательское качество».

Тень явно пыталась перевести разговор в доверительное русло, приземлить. Но Саня быстро прочел кусочек резюме почтенного литературоведа: «Ставский принимал активное участие в насильственной коллективизации крестьянства и написал об этом фальсификаторские, не имеющие художественной ценности повести…» — и, окончательно рассеяв робость, пошел в наступление…

Приложение 3

Фрагмент из главы 18 книги Семена Резника «Против течения: Академик Ухтомский и его биограф»[66]

После окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации Василий Меркулов был принят в лабораторию психофизиологии Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ), точнее, его ленинградского филиала — ИЭМ. Лабораторию возглавлял Н. Н. Никитин, он же — директор Ленинградского отделения ИЭМ. Это был тот самый «большевичок», который, по мнению И. П. Павлова, вместе с Федоровым и Сперанским, нетерпеливо ждал его смерти.

Николай Николаевич Никитин, как и Федоров, был членом партии с 1920 года. Окончил Военно‐медицинскую академию, специализировался по физиологии у И. П. Павлова, даже числился аспирантом ИЭМ, но в лаборатории его видели редко. Параллельно он учился в Институте красной профессуры, а затем работал в агитпропе Ленинградского обкома партии, то есть был не столько ученым, сколько партийным функционером.

И. П. Павлова, скончавшегося 27 февраля 1936 года, он пережил ненадолго. 26 августа по институту молнией разнеслась трагическая весть: Никитин выбросился из окна своей квартиры и разбился насмерть. «Перед этим он лечился в психиатрической клинике, и вполне возможно, что обострение его заболевания было связано с постоянным нервным напряжением и страхом перед возможным арестом»[67].

Однако его страхи были вызваны отнюдь не психическим заболеванием. Он уже попал в мясорубку; выбраться из нее можно было только тем путем, какой он избрал.

Неясные слухи, ходившие по институту, подтвердились, когда в многотиражке ИЭМ появилась статья, в которой покойного директора обвиняли в том, что он «окружил себя троцкистами». Сам он уже никого не интересовал, зато интересовало окружение. Его лаборатория была ликвидирована, сотрудники уволены и один за другим арестованы: В. Н. Баюин, К. С. Семенов, С. И. Горшков, В. Л. Меркулов. «Лишь один Василий Лаврентьевич Меркулов вернулся в институт после реабилитации и работал здесь с 1956 по 1968 г.»[68].

За Василием пришли 3 июня 1937 года.

Ждал ли он заранее ночных гостей?

Трудно было не ждать!