Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Хорошо известно, что в СССР существует особый государственный орган, называемый «Главлит», на который вполне официально возложены функции государственной цензуры всех без исключения печатных изданий. Не только книги, газеты, журналы, но даже почтовые открытки, конверты, театральные билеты и т. п. не могут быть напечатаны без разрешения Главлита. Официально функции Главлита ограничены надзором за проникновением в печать военных или научнотехнических секретов, но практически на него возложены, в первую очередь, обязанности политической и идеологической цензуры. Это легко доказывается тем фактом, что наряду с Главлитом в СССР имеются и специальные виды цензуры: военная, космическая, атомная… Кроме того, ни одна научная статья не может быть опубликована без специального «акта экспертизы», в котором авторитетные специалисты расписываются в том, что данная статья не содержит не подлежащих разглашению секретов. В этих условиях, если бы Главлит осуществлял только те функции, которые за ним закреплены официально, его работникам вообще нечего было бы делать.

Но официальная цензура является отнюдь не единственной инстанцией, которая в СССР осуществляет функции надзора за печатью. Здесь задавали вопрос о том, сколько людей осуществляют в СССР цензуру печати. Ответить на него просто: практически все работники печати, в той или иной степени являются цензорами, так что цензура носит тотальный характер.

Первый этап цензуры, и порой наиболее жесткий — это самоцензура автора. Даже те произведения, которые не попадают в печать и расходятся в «Самиздате», неизбежно проходят жесткую самоцензуру. Автор избегает называть имена людей, чтобы не подвести их, он избегает высказывать определенные взгляды, которые могут быть интерпретированы так, что он получит семь лет тюрьмы, а не три года, на которые он, возможно, внутренне решился… Так, подчеркиваю, обстоит дело с «Самиздатом». Если же писатель предназначает свое произведение для издания официальной советской печатью, то само собой разумеется, что он начинает с самоцензуры.

Моя первая книга, биография академика Николая Ивановича Вавилова, была издана в 1968 году.

Академик Вавилов, как это хорошо известно, был великим генетиком и растениеводом, принципиальным сторонником теории наследственности, созданной Менделем и Морганом. В 1930‐е годы Н. И. Вавилову пришлось участвовать в так называемых «генетических дискуссиях», навязанных советским ученым группой невежественных обскурантов во главе с Т. Д. Лысенко. Основным оружием полемики этой группы были демагогия и прямые политические доносы. Лысенко и его сторонников поддерживали руководители советского государства и величайший генетик всех времен и народов товарищ Сталин. В результате этих «дискуссий» научная генетика в СССР была разгромлена, Н. И. Вавилов арестован и приговорен к смертной казни, «милостиво» замененной ему двадцатилетним заключением, которого он не вынес. Он умер в тюрьме от голода. Это — человек, трудами которого Советский Союз уже в то время получал, да и сейчас получает миллионы пудов прибавки урожаев хлеба. Но он не имел куска хлеба, тюремщики не давали, и от этого он умер. А я, уже в 60‐е годы, писал о нем книгу. И поскольку я хотел, чтобы хоть какая‐то часть правды дошла до читателей, я, прежде всего, должен был заниматься самоцензурой.

Самоцензуре пришлось подвергнуть не только мои собственные суждения, но и архивные материалы, которые мне удалось разыскать. Многие из них я не включил в рукопись отнюдь не из‐за их малой значимости для раскрытия моей темы, а по цензурным соображениям.