Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

В 1934 году в качестве помощников Б. И. Збарского для постоянного наблюдения над телом Ленина был утвержден ближайший сотрудник Воробьева по кафедре Р. Д. Синельников и сын Б. И. Збарского, Илья Борисович Збарский. Здесь уже можно говорить о династии.

Тело Владимира Ильича Ульянова‐Ленина лежит сейчас в стеклянном гробу в Мавзолее у Кремлевской стены. Будет ли оно дальше находиться здесь или позже власти сочтут для себя необходимым похоронить тело в земле, значения это никакого для посмертной жизни Ульянова‐Ленина не имеет.

Приложение 2

Сергей Есин

Власть слова

Фрагменты

Разве самое трудное в работе писателя — писать? Нет, это самое скучное, хотя и здесь кое‐что прозревается и бывают поразительно счастливые минуты. Самое каторжно трудное — думать, а еще труднее быть постоянно беременным мыслью, держать в сознании тысячи обстоятельств и деталей своей работы. Как совмещается здесь иррациональное и рациональное? Каким образом художник, не отключив левое полушарие головного мозга, заведующее логическими системами поведения, умудряется на полную катушку раскрутить правое, где бьется всепожирающий огонь образного мышления? Знает ли, как делает это, сам художник? Нет, в теоретическом плане, пожалуй, не знает. А вот практически… Здесь у каждого творца есть свои, часто неосознанные, приспособления. От крепкого кофе и чая до пятикилометрового бега трусцой, когда надо разогреться, сосредоточиться, чтобы «проскочить» сложное, непроходимое место в работе. Но самое трудное это, конечно, совмещение, когда два потока летят рядом, когда в сознании работают два магнитофона, и все гудит от стремления развести линии, синхронизировать их, не дать перемешаться магнитным пленкам. Это как будто ты жонглируешь шарами и одновременно печатаешь на пишущей машинке. (Из главы 13. «Рассказ», С. 162.)

Роман — это некий волшебный лес, некая зачарованная страна. Особенно русский роман. Признаемся, что в русском романе больше бурелома, больше извилистых тропинок. В известной мере он всегда не по правилам. Автор как бы процеживает то, что он знает и хочет сказать, но не забывает и о себе. В связи с этим мне, конечно, хотелось бы вспомнить свои романы, скажем — как возникал роман «Имитатор».

Да очень просто. История художника — это свидетельство того, что внутри своего духовного мира я не справился с тем, что померещилось. Я тогда работал на радио в больших чинах и определял литературу, которая может идти в эфир и не может идти в эфир. И надо мной сидели еще начальники. Я отчетливо понимал, какая литература имеет звание литературы, а какая — звание, в лучшем случае, беллетристики. И, естественно, начальники между собой об этом говорили. Мой тезис был таков: друзья мои, коллеги, я готов, в соответствии с правилами игры, отправлять в эфир среднюю литературу — секретарскую, полужурналистскую. Но не требуйте от меня, чтобы даже в наших литературных разговорах я называл ее литературой хорошей или прекрасной. Собственно говоря, развившись, этот конфликт и привел к тому, что я внезапно покинул это «генеральское» место.

А много ли людей покидают «генеральские» должности по собственному желанию? Но еще на радио меня восхищало поразительное умение сотрудников жить в определенной степени двойной жизнью: читать одно, а подчеркивать свою лояльность по отношению к действовавшему руководству подругому, имитировать целые построения. И вот я, собственно, и мечтал написать роман об имитации жизни, мне хотелось перенести действие куда‐нибудь в сферу, где нет никакой литературной жизни, куда‐нибудь в Госплан, в счетную палату, туда, где только символы и отзвуки. Но со счетом у меня всегда было плохо. И вот еще один урок романа.

Я взялся за ипостась художника. Это я знал и по личной склонности, и по некоему опыту. После службы в армии я несколько лет проработал в Художественном фонде РСФСР, возил по городам выставки советских художников. Мне ли их было не знать! И вот основной урок о романе: некое кружение темы и знание предмета. А типизация в «Имитаторе» в итоге оказалась такой жизненной, что о прототипе главного героя долго спорили и гадали, называя и одного, и другого, и третьего из модных тогда художников[96]. (Из главы 14. «Роман», С. 167–168.)

Сергей Есин — Семену Резнику

31 мая 2011 г.

Дорогой Семен Ефимович! Я сразу признаюсь — я не аналитик, вокруг меня много людей, которые больше меня знают, обладают лучшей памятью, лучше меня образованы. Мое образование, хотя я и закончил кроме МГУ еще и Академию Общественных наук, весьма смутное, у меня по‐настоящему нет даже школьной базы, я пишу с ошибками, часто в письмах вместо одного нужного слова ставлю другое, потому что не знаю, как его писать[97]. Я пользуюсь скорее правилом догадки и ощущением, нежели рациональным. Разве я могу сетовать или даже раздражаться на Ваши советы!