Логово снов

Он уже был совсем близко; она чуяла запах его одеколона после бритья. Справа мелькнула гигантская афиша театра «Новый Амстердам». Лин сменила курс и поспешила туда. Внезапно костыль ушел глубоко в рытвину, немилосердно дернув все тело назад. Она чуть не зарыдала. И тут из переулка со служебным входом вышел Генри, дыша теплом на закоченевшие руки.

– Генри! – взвизгнула она. – Генри!

Он увидал ее, рука на автомате взлетела… и замерла в воздухе.

– Помоги м… – Ком льда пополам с грязью ударил ее, выбил из равновесия, и Лин упала.

Сумочка покатилась наземь, замок отлетел, и все содержимое рассыпалось по мостовой.

– Грязная китаёза! Вали домой! – прокричал довольный собой юный американец, проносясь мимо с друзьями и хохоча во все горло.

Я уже дома, хотела было сказать Лин, но слова вмерзли ей в горло, и она осталась сидеть в луже посреди Сорок Второй улицы.

– Трусы! – заорал Генри.

Он уже был рядом, помогал встать, подбирал костыли, сгребал с тротуара ее вещи и совал их обратно в сумку.

– Лин! С тобой все нормально?

– Я в-в пор-рядке, – выдавила она; в глазах стояли слезы. – Мне… мне просто надо домой.

– Хорошо, я тебя провожу, – Генри осторожно отряхнул грязь с ее пальто.

Тут его взгляд впервые упал на ее скобы, на ее костыли и безобразные черные ботинки, и улыбка на мгновение померкла. Однако тут же вернулась, слишком любезная, какая бывает у вежливых людей, которые не хотят вас расстроить. И тогда слезы, которые она таким трудом держала подальше, потекли по лицу, сразу все, горячие и позорные.

– О! О, дружочек, ну ты что! – Генри обнял ее за плечи, и она вся одеревенела под его касанием.

– Ой, прости, – спохватился он, отпуская ее. – Ты прям вся сама не своя. Как насчет чашки горячего шоколада, а потом уже домой, а? Ты же любишь какао?

– Я в порядке. Просто покажи мне, где тут автобус.

– Ты знаешь, у меня твердое правило: я никогда не пью шоколад в одиночестве. Мне религия запрещает.

– А у тебя, стало быть, и религия есть? – фыркнула Лин.

– Ну… нет. Практически нет. Но если бы да, такова была бы первая заповедь.

Лин вытерла глаза тыльной стороной руки и искоса глянула на Генри. Он стоял рядом в своем твидовом пальто: хрупкие плечи вздернуты аж до ушей, толстый клетчатый шарф вокруг шеи, ее сумочка болтается на изящных пальцах – весь такой рождественский подарок, только оберток многовато. Выглядел, надо сказать, совершенно нелепо – она бы и рада была рассмеяться, да только вместо этого слезы текли и текли.

Совсем недавно, в кино, ее переполняло ощущение чуда – весь этот мир атомов… и перемен… и возможностей… Теперь он в одночасье стал совсем другим, и этот новый мир ей не нравился. Снег продолжал сеять с небес, облепляя их мокрыми хлопьями.

– Ладно. Одно горячее какао, – сурово сказала Лин, забирая у Генри сумочку. – Если только найдешь место, куда меня пустят.

Она кивнула на «Китайцам вход воспрещен».

– О, не волнуйся, я знаю как раз нужное место, – сказал Генри и галантно предложил ей руку колечком.

– Прости, что это всего лишь чай, – сказал он. – Но он, по крайней мере, горячий.

Они сидели за крошечным столиком с мраморной крышкой в подвальном баре на узкой улочке в Гринвич-Виллидж. Лин дула на почти кипящий чай и подозрительно оглядывалась на красные обои, больше подходящие борделю, чем чайной; на женщин с коротко остриженными волосами и в не слишком-то женственных костюмах… на мужчин, сидящих как-то очень близко друг к другу…

– Что это за место? – прошептала она после долгого, неудобного молчания.

– Безопасное прежде всего, – отвечал Генри, наливая себе в чай молока. – Почему ты мне раньше не сказала правду?

– Не хотела, чтобы ты меня жалел. Хватит с меня зевак, которые таращатся на мои ноги с ужасом. Или с тем, что у них сходит за сострадание.

Она попробовал хлебнуть чаю: он все еще был слишком горячий.

– Просто… в мире снов я такая, какой была всегда. Я могу бегать и танцевать. Я там сильная. Не как тут. Не хотела, чтобы ты видел меня такой – слабой.

– Дорогая, ты можешь быть какой угодно, но вот слабой – уволь. И как давно ты уже… – Он умолк, не найдя слова.

– Калека? Раз уж мы об этом все равно заговорили, нет смысла миндальничать, – отрезала Лин. – Не так уж давно. C октября.

– И ты всегда?..

– Это был детский паралич, – твердо сказала она.

Генри кивнул.

– Мне очень жаль, – сказал он, помолчав.

– Почему? Ты здесь совершенно ни при чем.

– Нет. Но мне все равно очень жаль. Это ужасно несправедливо.

– А никто и не обещал, что жизнь будет справедливой. Именно поэтому я и люблю мир снов. Это единственное место, где я чувствую себя собой. Где я свободна.

– За это я выпью, – сказал Генри, поднимая свою чашку и делая глоток. – За место, где мы можем быть свободны!

Двое джентльменов за крайним столиком встали и пошли танцевать: сплетенные пальцы, щека к щеке. Лин очень старалась не пялиться на них и надеялась только, что ее дискомфорт не слишком бросается в глаза.

– Кстати, о свободе… – сказал Генри и как следует набрал воздуху в грудь. – Раз уж мы решили поговорить начистоту… я хочу рассказать тебе всю правду о Луи.