Логово снов

Кажется, надо было передать ему что-то от мамы, но сердце болело так, что она никак не могла вспомнить, о чем вообще речь.

– Я… я так по тебе скучала. Вот и все.

– Ну, как видишь, я здесь.

У Эви перехватило горло. Он и правда был здесь – такой золотой и ласковый, ее брат-защитник, ее лучший на свете друг. Какая-то мысль упорно лезла в голову – ужасная мысль. Эви попробовала вытолкнуть ее вон, но та жужжала, билась в стекло разума, словно пчела из сада.

– Нет. Ты же умер, – прошептала она.

Странно помнить это даже во сне. Даже здесь боль следовала за ней по пятам. Она проиграла битву, и слезы хлынули рекой по щекам – а потом она вздрогнула всем телом, потому что его добрые пальцы стерли их прочь.

– Ну-ну, старушка. Ты разве не знаешь: храбрая Артемида никогда не плачет.

Он сорвал черноглазый цветок рудбекии и протянул ей.

– На, держи, – потом подхватил со скамейки томик стихов: Вордсворт, конечно, его любимый – и кивнул на раскрытую страницу. – Клади сюда.

Эви положила цветок на бумажное ложе, а Джеймс прочел стихи под ним:

Ничто нам не вернет ушедшего мгновенья —
Ни блеска трав, ни роскоши цветенья,
Но, не скорбя о прошлом, мы обрящем
Могущество и силу в настоящем[42].

С улыбкой он захлопнул книгу.

– Вот так. Сохранено на веки вечные.

С заднего крыльца донесся мамин голос.

– Джеймс! Эванджелина! Завтрак остынет!

– То Гера на Олимп нас призывает!

Эви ужасно хотелось схватить сон за края, как одеяло, и завернуться в него целиком – в такой счастливый и надежный. Солнце грело ей лицо; цикады пели все громче. C крыльца за изумрудным газоном махали мама и папа – сияющие, веселые. Но что-то было не так. Дом вроде как мерцал – совсем легонько. Каких-то несколько секунд это был даже и не дом, а будто бы вход в тоннель, и что-то в клубящейся там, внутри, тьме Эви неприятно пугало.

– Джеймс! – в панике прошептала она. – Джеймс!

Он уже стоял у калитки, в военной форме болотного цвета, c ружьем через плечо. Сон менялся на глазах. Ей отчаянно захотелось схватить его, удержать, пока еще не слишком поздно.

– Джеймс, не ходи! – закричала она, и в картинку хлынул туман, превращая брата в привидение. – Ты не вернешься оттуда, а мы… я не хочу без тебя, Джеймс. Все поломается у нас дома и никогда уже не починится. Джеймс! Вернись!

Она уже плакала вовсю, звала его по имени. Родители и дом пропали – на их месте распахнулось жерло тоннеля, и женщина под вуалью тянула к ней руки.

– Ты его не вернешь. Лучше посмотри со мной этот сон…

– Я… – пробормотала Эви.

Нужно было только сказать «да» – и тогда Джеймс остался бы с ними навек. Сон убеждал ее в этом, и она ему верила. Ничего не может быть проще!

– Я…

– Молодец, Артемида! – Он стоял на вершине холма в окутанном туманом лесу – в том, другом сне, который она ненавидела. – А теперь пора просыпаться.

– Нет! – закричала Эви, и загрохотали взрывы.

Она села в кровати: желудок, кажется, устроил настоящую революцию. Она едва успела донести до туалета все выпитое ночью. А потом упала на холодный кафельный пол, вся в слезах.

А где-то на другом конце города Натан Росборо встал из-за покерного стола, где провел всю ночь, – несколько беднее, чем был в начале вечера. Налившись по макушку скотчем и отчаявшись втереться в доверие брокерам поважнее, он – назовем вещи своими именами – проигрался в пух и прах, так что от бумажника осталась только сморщенная шкурка. А все потому, что не хотел прослыть слабаком. Теперь, малость протрезвев, он сильно расстроился. Хорошо еще, если ему будет что есть всю эту грядущую неделю. Мысль эта сильно давила Натану на психику, пока он пялился на зубчатый абрис крыш, и вселила туда жажду столь сильную, что ее уже впору было счесть умопомешательством. Натан выудил из кармана последний пятицентовик и неверной походкой двинулся вниз по ступенькам на станцию «Фултон-стрит» – ждать последнего поезда.