Логово снов

– Прям закачаешься!

– Ты лучшая, детка!

Эви смаковала похвалу, словно коктейль с шампанским. Она даже остановилась на минутку в фойе огромного офиса со стенами сплошь в деревянных панелях и сверкающими черно-золотыми мраморными полами. Секретарша помахала ей из-за своего бастиона.

– Отличный эфир, Эви!

– Спасибо, Кей! – самодовольно бросила та.

В отношении шоу у нее было всего два правила, зато непреложных: во-первых, она никогда не вкапывалась глубоко – так хотя бы головную боль потом можно вытерпеть. И, во-вторых, никаких скверных новостей. Эви всегда говорила хозяину предмета только то, что он сам хотел услышать. А люди… люди хотели развлекаться – но больше всего они хотели надежды: скажи, что он все еще меня любит… что я не неудачник… скажи, это ничего, что я никогда не навещала маму, даже когда она звала меня перед самым концом… что у меня все будет хорошо.

– Здорово ты обыграла с этим зажимом для банкнот, – поделилась секретарша. – Я прямо нервничала за эту миссис Рузерфорд.

Эви попыталась заглянуть в офис у нее за спиной, но зеркальные золотые двери оказались закрыты.

– А… а мистеру Филипсу все понравилось?

Секретарша сочувственно улыбнулась.

– Да ну, милочка, ты же знаешь Большого Сыра: он выставляется только перед настоящими шишками. Ой! – она поспешно прикусила язычок. – Эви, я не то хотела сказать. У тебя очень популярное шоу.

Но не настолько популярное, чтобы удостоиться внимания самого хозяина Даблъю-Джи-Ай… Эви быстренько выкинула этот факт из головы, подхватила свое новое енотовое манто и серый фетровый клош[5] из рук гардеробщицы и устремилась вон, где на январской мороси ее ждала небольшая, но исполненная энтузиазма толпа. Стоило Эви распахнуть дверь, и люди хлынули к ней – черные зонтики колыхались сверху, будто мясистые, глянцевые лепестки какого-то исполинского цветка.

– Мисс О’Нил! Мисс О’Нил!

Блокноты и отдельные клочки бумаги затрепетали на ветру; она цветисто подписала каждый и порхнула по переулку к ожидающему ее кэбу.

– Куда, мисс? – вопросил таксист.

– В «Грант-отель», пожалуйста.

На них обрушился дождь. Подчиняясь какому-то затейливому метроному, дворники разгоняли воду с запотевающего ветрового стекла. Эви глазела в окно на этюд в тонах смога, тумана, снега и неона, который являл собою Театральный квартал Манхэттена в сей поздний час. На окаймленной лампочками афише фрачник в тюрбане простирал руки жестом факира, а пригожие хористочки танцевали под их мановения. На слогане выше значилось:

СКОРО НА СЦЕНЕ: КРАСАВИЦЫ ЗИГФЕЛЬДА

В ШОУ «ПРОРОЧЕСКИЙ РАЖ»!

МАГИЧЕСКОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ РЕВЮ!

Пророки сейчас были на подъеме и, можно сказать, непрерывно шли в гору, но никто из них еще не поднялся выше Эви О’Нил. Ах, если бы Джеймс увидел ее сейчас! Эви тронула рукой пустоту на шее, где еще совсем недавно висела братнина полудолларовая монетка – чистой воды рефлекс.

Билборд «Марлоу Индастриз» возносился над толкавшимися на перекрестке в ожидании светофора машинами. На нем красовался силуэт великого человека собственной персоной, рукой указующего в некое туманное будущее, обозначенное лишь лучами рассветного солнца. «Марлоу Индастриз»: Будущее Америки.

– Он скоро будет в городе, знаете? – заявил внезапно шофер.

Эви потерла виски, пытаясь унять боль.

– Кто?

– Мистер Марлоу, конечно.

– Да ну вас!

– Да я вам говорю! Он открывает в Квинсе эту, как ее там… короче, большую выставку, которую давно замыслил. На дорогах в тот день будет смертоубийство, помяните мое слово. Уж сколько он нам хорошего в жизни сделал – автомобили, аэропланы, медицина, хрен знает что еще… Вот это, я понимаю, великий американец!

Тут он несмело откашлялся и поинтересовался:

– А вы, случаем, не эта, как ее – Провидица-Душечка?

Эви аж выпрямилась на сиденье – приятно, черт возьми, когда тебя узнают!

– Признаю себя виновной.

– Я так и думал! Моя жена обожает ваше шоу! Вот я ей как расскажу, что возил вас на своей колымаге – она с восторгу котят народит!

– С ума сойти – надеюсь, что нет! Сигары-то у меня и кончились![6]

Загорелся зеленый, авто свернуло налево с главной Бродвейской артерии и покатило по узкому притоку Сорок Седьмой улицы на восток, в сторону Бикман-плейс и «Гранта».

– Значит, вы – та дамочка, что помогла копам словить Пентаклевого Душегуба, – таксист аж присвистнул. – Мясник тот еще был… И бедной девочке глаза вынул! А еще задушил парня на кладбище Святой Троицы и язык ему вырезал! И ту хористку освежевал…

– Спасибо, я помню, – оборвала его Эви, надеясь, что намеки он понимает.

– Это что же за человек будет такое творить? Куда катится мир! – шофер горестно покачал головой. – Это все иностранцы! Лезут к нам, мутят воду. Одни проблемы с них. И болезни! Небось слыхали про эту, сонную болезнь, а? Уже по десятку человек с ней валится, кажный божий день. Она ведь в Чайнатауне спервоначалу завелась, а потом перекинулась на евреев и итальяшек, – он снова покачал головой. – Иностранцы. Взять бы их всех да повыкинуть отсель, ежели вы моего мнения желаете слушать.