Логово зверя

И – угасающими остатками сознания – думал. Тело уже почти не повиновалось ему, но мозг продолжал, хотя и вяло, понемногу затухая, с перебоями, работать. И мысли были об одном, о самом главном, сокровенном. О том, что занимало его всю жизнь и продолжало волновать даже теперь, в его смертный час…

Вот так же, как он полз сейчас по этой пустынной лесной дороге, оказавшейся для него дорогой к смерти, он полз и по жизни. Хитрил, ловчил, изворачивался, подличал, лицемерил, лгал всем и каждому, а порой и себе, забыв со временем, какая она и есть – правда. Рекламировал, предлагал и продавал себя направо и налево, тому, кто даст побольше. Угождал и стлался перед вышестоящими, третировал, унижал и гнобил подчинённых. В общем, жил, как все живут. Как принято, как положено, как установлено от века и как будет всегда.

И ради чего всё? Ради того, чтобы однажды, как раз после очередного, пожалуй, самого блестящего своего триумфа – он со своей инициативой (по правде говоря, – и он не раз невольно признавался в этом самому себе, – совершенно пустой, бесполезной, яйца выеденного не стоящей) вышел, наконец, на правительственный уровень и получил высочайшее одобрение, – в глубине дремучего леса, вдали от людей, всеми покинутым и забытым, встретить свою смерть? Умереть так нежданно, нелепо и страшно? От руки неведомого чудища, какого-то жуткого порождения мрака, способного привидеться лишь в ночном кошмаре, в горячечном бреду.

Однако этот кошмар, этот бред стал для него явью. Вынырнувший из тьмы, словно бывший её частью и отделившийся от неё монстр будто нарочно подстерегал его здесь, чтобы расправиться с ним, прервать его триумфальное шествие к вершинам власти, вычеркнуть его из списка живых. За что? За какие грехи? – недоумевал он, чувствуя, как сознание его мутится и мысли становятся всё менее связными. – Чем он хуже других? Разве он жил, думал и поступал не так же, как все вокруг? Разве он особенный, чем-то отличающийся от остальных? Окружающие что, лучше его? Не обманывают, не врут, не подсиживают, не гадят один одному, не ставят друг другу палки в колёса? Прям ангелы все! Так вот крыльями и машут… А он один за что-то расплачивается. Причём платит самую высокую, самую страшную цену. Цену жизни!

Это были последние мысли Ивана Саныча. И перед лицом смерти, когда даже у глупцов порой открываются глаза и они начинают вполне здраво и разумно судить о себе и прожитой жизни, он так ничего и не понял. Ушёл, как и жил, – напыщенным, самодовольным, влюблённым в себя, убеждённым в собственной исключительности, важности и своём непреходящем значении для общества, времени, мира…

Вероятно, вдоволь насладившись муками своей жертвы и решив, что пора заканчивать затянувшуюся игру, незнакомец, чуть ускорив шаг, настиг ползущего шефа, в облике которого уже не осталось абсолютно ничего начальственного и вельможного, и, расставив ноги, остановился над ним. Наклонившись, схватил его за волосы, задрал безвольную, податливую голову и острым, как бритва, кончиком когтя рассёк ему кожу на лбу, от виска до виска. А затем резко дёрнул за волосы…

Раздался дикий, душераздирающий вопль, от которого, казалось, вздрогнули даже листья на окрестных деревьях. Ничего не дрогнуло, похоже, только в сердце убийцы. Он, как и прежде, спокойно и бесстрастно, чуть покачивая головой и посверкивая глазами, смотрел на предсмертные судороги скальпированного им человека, царапавшего скрюченными пальцами залитую кровью землю и издававшего стонущие, хрипящие, хлюпающие звуки, понемногу стихавшие и глохнувшие.

Вскоре движения и звуки окончательно прекратились. Косматый великан постоял ещё немного над бездыханным телом, точно желая убедиться, что всё действительно кончено, после чего тряхнул головой, испустил протяжный гортанный рёв и, бросив взгляд кругом, неспешной, размеренной поступью зашагал по дороге в ту сторону, откуда незадолго до этого приехал автомобиль Ивана Саныча.

XI

Возникшее в лагере после отъезда высокого начальства возбуждение понемногу улеглось. Крики, разговоры, смех мало-помалу стихали, утомлённых и в большинстве своём нетрезвых археологов начал морить сон. Разложенные ими костры один за другим потухали, и через какое-то время на их месте лишь слегка теплились и змеились трепетные язычки умиравшего пламени.