Логово

Но на этот раз особой проблемы вроде бы не было. Харрисон был известен как благонадежный гражданин и порядочный человек, уважаемый всеми владелец антикварного магазина, женатый на художнице – говорят, неплохой, – во всяком случае, Джоунас слышал ее имя. А хорошая художница, будучи более тонкой и восприимчивой по натуре, чем обыкновенный человек, гораздо острее и нагляднее чувствует действительность. Ведь так? И если бы она по ошибке вышла замуж за плохого человека, то наверняка уже давно оставила бы его. Нет, на этот раз можно было совершенно определенно сказать, что они спасли жизнь, достойную быть спасенной.

Единственное, чего желал Джоунас, – это чтобы дело всегда оборачивалось таким образом.

Он отошел от кровати и подошел к окну. Пятью этажами ниже, со всех сторон освещаемая фонарями на столбах, находилась почти опустевшая к этому времени автостоянка. От проливного дождя лужи на ней пузырились, и казалось, что вода в них кипит, словно под асфальтом стоянки был разложен огромный костер.

Долгим взглядом Джоунас задержался на том месте, где еще недавно стояла машина Кари Доуэлл. Он искренне восхищался ею и находил ее весьма привлекательной. Временами она ему даже снилась по ночам. И после этих снов он чувствовал себя удивительно хорошо. Он не стеснялся сам себе признаться, что иногда ему очень хотелось быть с ней, и радовался мысли, что это желание было, скорее всего, взаимным. Но она ему была не нужна. Ему нужна была только его работа, нужна для того, чтобы хоть изредка насладиться своей победой над Смертью и…

– Там… что-то… движется…

Начало фразы вклинилось и перебило мысли Джоунаса, но голос был таким тихим и слабым, что он не сразу понял, откуда он донесся. Он обернулся и поглядел в сторону открытой в коридор двери, предположив, что голос доносится оттуда, и только на третьем слове сообразил, что это говорил Харрисон.

Его голова была повернута к Джоунасу, но взгляд прикован к окну.

Моментально очутившись подле кровати, Джоунас взглянул на электрокардиограф и увидел, что сердце Харрисона билось очень быстро, но, слава богу, ритмично.

– Там… что-то движется, – повторил Харрисон.

Глаза его следили не столько за окном, сколько за какой-то точкой вне его, скрытой мраком дождливой ночи.

– Это просто капли дождя.

– Нет.

– Обыкновенный зимний дождь.

– Что-то очень нехорошее, – прошептал Харрисон.

В коридоре послышались быстрые шаги, и в палату почти вбежала молоденькая медицинская сестра. Ее звали Рамона Перез, и Джоунас знал, что она всей душой предана делу и прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Ой, как хорошо, что вы здесь, доктор Нейберн. На телеметрической установке его сердце…

– Знаю: забилось очень быстро. Он только что пришел в себя.

Рамона подошла к постели больного и включила висевшее над его головой бра.

Словно не замечая присутствия Джоунаса и медсестры, Харрисон все еще пристально всматривался во что-то, только ему одному видимое. Голосом еще более тихим, чем в прежние разы, в котором чувствовалась непреодолимая усталость, он снова повторил:

– Там что-то движется.

Затем веки его сонно заморгали и закрылись.

– Мистер Харрисон, вы меня слышите? – спросил Джоунас.

Но пациент молчал.

Ритм сердца на мониторе ЭКГ быстро упал со ста сорока до ста двадцати, а затем и до ста ударов в минуту.

– Мистер Харрисон?

Девяносто ударов в минуту. Восемьдесят.

– Он опять заснул, – прошептала Рамона.

– Вроде бы, да.

– Просто заснул, – добавила она. – О коме, думаю, и речи быть не может.

– Да, на кому, пожалуй, не похоже, – согласился с ней Джоунас.

– А ведь он что-то сказал. Что-нибудь осмысленное?

– Похоже, что да. Но что он имел в виду, не совсем понятно, – сказал Джоунас, склонившись над пациентом и внимательно всматриваясь в его веки, под которыми ясно угадывались быстрые движения глаз. Харрисону снова что-то снилось.

Снаружи дождь внезапно превратился в ливень. Усилившийся за окном ветер завыл громче.

– Я ясно слышала слова, он их довольно четко произнес, – проговорила Рамона.

– Да, вполне. А фактически он говорил законченными предложениями.

– Значит, у него нет афазии, – сказала она. – Вот здорово!

Афазия – невозможность говорить или понимать устную и письменную речь – представляет собой одно из наиболее тяжких последствий болезни или тяжелой травмы. Пораженный афазией пациент может общаться только с помощью жестов, но ограниченные возможности языка жестов вскоре начинают его удручать, и он впадает в глубокую депрессию, откуда иногда так и не возвращается.

Харрисону, очевидно, это не грозило. Не грозил ему и паралич, и если в его памяти было не слишком много провалов, то в ближайшем будущем, выписавшись из больницы, он сможет вести нормальный образ жизни.

– Не будем спешить с выводами, – заметил Джоунас. – И не будем строить воздушных замков. Ему предстоит еще долгая дорога. Но в историю его болезни необходимо обязательно вписать, что впервые он пришел в сознание в одиннадцать часов тридцать минут вечера, спустя два часа после возвращения к жизни.

Харрисон что-то бормотал во сне.