Локальная метрика

В последний выход за остатками дров прихватил с собой старый советский теодолит — уже и сам не помню, откуда у меня этот раритет. Штатива к нему нет, но оптика и лимбы в исправности, так что я установил его основанием на срез банной трубы, погасил фонарь и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Принялся ловить трубой тот источник света, направление на который отмечено так и лежащей на снегу рейкой. Работать с мелкими винтами в толстых варежках — та ещё морока, да и прислоняться маской к окуляру тоже не верх удобства, так что времени на поиск ушло прилично, я успел здорово подмёрзнуть без активного движения. Однако, в конце концов, сумел поймать маленькое пятнышко света в окуляр трубы. Даже двадцатикратное увеличение прибора не помогает разобрать, что это и как далеко — просто источник света в темноте, но это уже по нынешним временам сенсация. Где свет — там люди, и это даёт какую-то надежду на что-нибудь. Может быть. Ведь я по умолчанию считал, что в сломавшемся мире остались только мы с семьёй. Наличие других людей всё меняет, хотя и непонятно, в какую сторону.

Совместив нули лимба и алидады, тщательно навёлся на источник, потом, закрепив лимб и открепив алидаду, на фонарь у своего дома и записал угол карандашом на борту саней. Погрузив последние дрова, пристроил на трубе свечку — таблетку. Зажёг и оставил маячком — надолго её не хватит, но мне надолго и не надо. Дотащив сани, вывалил их содержимое в люк, поставил короб вертикально и водрузил теодолит сверху — не без труда, но изловил прибором сначала свечку на трубе, потом дальнее свечение. Всё, теперь у меня есть данные для триангуляции. Ну и дрова, конечно. Замёрз, правда, как бобик. Не заболеть бы.

Глава 12. Борух

Для майора Бориса Мешакера — позывной «Борух» — вся эта история началась совершенно буднично. Ничто, как говорится, не предвещало. Утром в каптерку припёрся молодой и зеленый как огурец лейтенант Миша Успенский и начал косить жалобным глазом на майорский кофе. Жалования свежевыпущенному из училища и до ужаса неблатному офицеру категорически ни на что не хватало, и он экономил, питаясь только в столовой части. А там понятное дело какой кофе.

Борух к лейтенанту снисходительно благоволил, считая его небезнадежным, хотя наивным и чертовски плохо обученным. Но, была бы основа, жизнь научит. А наивность и сама пройдет. Поэтому, вздохнув, кофе ему налил.

— Что у нас плохого? — спросил он сразу.

— А как ты узнал? — удивился лейтенант.

— По виноватому взгляду описавшегося котика, с которым ты явился.

— Борь, ну что ты…

— Выражение на передней части той тыквы, на которую ты надеваешь фуражку, просто вопиет: «Борух, там какая-то херь и я не знаю, что мне с ней делать!» Так?

— Так, — потупился лейтенант, — у собачников чепэ. Они там по потолку бегают и ничего толком объяснить не могут.

— Они те ещё балбесы, — согласился майор, — но дежурный по гарнизону у нас сегодня кто? «Хуй из он дьюти тудей?» — как говаривал мой школьный учитель английского, разжалованный в таковые из физкультурников за пьянство.

Лейтенант нервно отхлебнул слишком горячий кофе и зашипел сквозь обожженные губы. Ушел от ответа.

— А хуй, который «он дьюти», это некий лейтенант Успенский, — не отставал Борух. — И оный лейтенант должен сейчас не кофий чужой сербать, а что?

— Что?

— Обеспечивать нормальное несение службы и порядок по гарнизону. Для того и растила его Родина в училище, обучая военному делу за казенный счет. А если он каждый раз будет к старшим товарищам бегать, то нафига Родине такой лейтенант? Такого лейтенанта можно легко заменить надетой на столб фуражкой, и никто даже разницы не заметит.

— Ну, Борь…

— Ладно, не бзди. Допивай кофе. Сходим, посмотрим, что там натворили эти киноцефалы.

— Кто?

— Не бери в голову, а то каска не налезет.

Выйдя на улицу, майор довольным взглядом окинул тщательно подметённый от палой листвы плац, прижмурился на осеннее солнышко и почесал неуставную бороду, разрешение на которую выбил в жёсткой борьбе с армейской бюрократией под предлогом шрама на лице. На шрам ему было, по правде говоря, плевать. Борода — это принцип! Спокойный период его службы тикал последними секундами, как взрыватель на бомбе, но в тот момент он этого ещё не знал.

Собачьи вольеры располагались на самом краю маленького гарнизона, где короткие асфальтированные дорожки превращались в пыльный просёлок и терялись в сухих ковылях выжженной степи. Уже издалека было видно, что там неладно — по бестолковой суете, свойственной оставленному без руководства рядовому составу. Не выносивший всякого беспорядка Мешакер прибавил шагу, и лейтенанту пришлось его догонять, поднимая офицерскими ботинками неистребимую даже на плацу пыль. Навстречу им бежал, загребая стоптанными сапогами, солдатик-узбек, страстный собачник, готовый сидеть сутками с любимыми зверями, скармливать им свою пайку масла и, коверкая русский язык, выбивать у старшины дополнительную кормёжку. Лицо его было изжелта-бледным, а по пыльным щекам бежали дорожки от слёз.