Локальный конфликт

— Офицер был в зале. Ну тот, что разрушил базу. У меня хорошая память на лица. Он сидел в зале. Но награды ему дать не успели, — сказал Рамазан.

— Неужели все это, вся эта сложная комбинация привела только к тому, что офицеру не дали награду?

— Ты ему все же отомстил.

— Я не хотел. У меня и в мыслях не было.

— Мы действовали подсознательно. Подсознательно. Да, да. И именно на это нацеливались. Только на это. Подсознательно. Теперь все ясно. Можно успокоиться. Все оказалось проще и вместе с этим сложнее. Теперь можно заняться… как это… спекуляцией на рынке ценных бумаг. Если хочешь, твои капиталы можно быстро увеличить.

Рамазан повеселел, потом задумался на миг, потому что в голову ему неожиданно пришла еще одна мысль.

— Понимаешь, я только сейчас это понял, мир находится в равновесии, и силы, которые не подвластны нам, всегда делают так, чтобы это равновесие не нарушалось.

Голос Рамазана задрожал, завибрировал, как вибрирует вагон поезда, перепрыгивая колесами через стыки рельс, и качается из стороны в сторону. Глаза его разгорелись, начинали сверкать, тело напряглось, он пришел в возбужденное состояние.

Он чувствовал, что его действиями кто-то руководит, какие-то высшие силы, но не знал, чего они хотели, не знал, на какой стороне он выступает.

— Мне страшно, — сказал он.

Что-то было в его голосе, будто он увидел что-то действительно страшное, отчего испугался даже Алазаев. Рамазана поразила еще одна догадка, он испуганно огляделся по сторонам, словно неведомые игроки могли прятаться в углах комнаты, в тенях, которые отбрасывали большие вазы, кресла или столик. Ему показалось, что воздух в комнате стал слишком холодным, будто кондиционеры испортились или кто-то незаметно поменял режим их работы. По его телу прошла дрожь. Он поежился, захотел выйти из дома, погреться на солнце. Он не понимал, зачем ему дано это прозрение.

— Слушай меня, пока я не забыл. Система однополярного мира, к которой сейчас пришла цивилизация, — опасна и неустойчива. Всегда должен быть противовес, а лучше несколько. В критические моменты истории появляются какие-то дополнительные правила в игре, которые должны возвращать систему в равновесие.

— Э-э-э?

— Войны, революции, когда иными способами систему невозможно вернуть в состояние устойчивости, но не всегда. Не перебивай меня. Заткнись. Я подумал сейчас, что война в Истабане была задумана как раз для укрепления России. Неважно, как она проходила. Это был раздражитель. А отсюда следует, что… не смотри на меня так, — неожиданно раздраженно сказал Рамазан, — ну разве ты не понял, что те, кто хотел ее развала, невольно в конце концов запустили процессы, которые… которые… должны ее усилить.

Рамазан засмеялся истерически, будто мозг его не сумел справиться с этим потоком информации, перегорел, как лампочка от слишком сильного напряжения, а Рамазан сошел с ума и теперь от него в ответ на любой вопрос получишь лишь этот безумный смех.

— У России — такая карма, тьфу, прости, Аллах, это слово. России всегда суждено быть противовесом всему остальному миру. Только она вот уже тысячу лет из столетия в столетие справляется с этой задачей, а мы… опять этот смех. — Когда она ослабела, нужен был раздражитель, еще один фактор в игре. Этим раздражителем стал Истабан. А мы-то думали, что сумеем справиться с ней.

— У меня не было в мыслях бороться с Россией, — заметил Алазаев, но Рамазан его не услышал.

Он точно прозрел. Мысли его стали легкими, спокойными, такими, каким бывает хрустально-чистый ручей, бьющий из-под земли, в которой на километры в округе нет ничего, оставленного человеком, что может ее отравить.

— И могущество ее зависит от того, какая сила лежит на другой чаше весов, а это значит… Ты же знаешь, что Россию часто сравнивают со спящим медведем. Он до поры до времени лежит в берлоге и ничего не замечает, комариных укусов и прочего, но плохо будет тому, кто разбудит его, потому что проснувшийся медведь все сметет на своем пути. В последний раз он подмял под себя пол-Европы и кусок Азии и… Похоже, нам было предназначено судьбой разбудить его…

В это мгновение за окнами потемнело, словно на дом набросили серое покрывало или туча, сбившись с пути, подлетела слишком близко к земле, проползла по ней брюхом, натолкнулась на дом, а следом за ней в окна ударился ветер, застонал от боли, но разбить стекла не сумел и, завывая, отступил, умчался куда-то прочь, вероятно, погнав тучи пастись обратно на небеса.

Рамазан задрожал мелкой дрожью, с такой частотой, что глаз едва успевал ловить ее. Лицо его стало размытым, потому что почти в одно и то же время голова оказывалась в нескольких точках, отделенных друг от друга считанными миллиметрами. Из-за этого она и казалась размытой, как в фильме, когда друг на друга накладывается несколько изображений.

Он выронил из рук пакет с арахисом. Орехи, упав на пол, выкатились из пакета, раскатились по ковру, застряли в высоком ворсе, как будто среди цветов, вытканных там, наконец-то проросли плоды и пришло время их собирать.