Лохматый и Дурачок

И треснула-таки его костылем. Ну, тут уж я не выдержал, пуганул старуху. Ох, и крику было! Полдвора сбежалось (я из-за угла наблюдал), то «скорую помощь» вызывать хотели, то мили­цию! Еле угомонились! А всего-то тяпнул ее за икру легонько так, только чтобы знала! Не люблю я, когда палкой бьют (своей спи­ной ученый)! А потом, Дворник-таджик — он ведь больше наш, дворовый, неблагородная у него порода считается, он вроде тоже, как мы, — дворняга, только человеческий! А дворнягу всякий пнуть рад… Я часто думаю, почему так? Ну, чем ты виноват, что родился с хвостом крючком? И какая разница, какой у тебя хвост? Разве это так важно! Вон у хозяйского боксера с соседнего двора и вовсе хвоста нет, так, обрубок какой-то! А он в тепле живет, кормят его до отвала, аж лоснится весь, а он еще в наши помойки лезет, на наши кости зарится. Разве это справедливо? Почему ему все, даже кости, а нам ничего? Неправильно это! А как правиль­но? Чтобы я в тепле сидел, он в переходе мерз и помойки рыл? Нет, так тоже нехорошо! И потом, не хочу я в обруче железном с шипами ходить, это ему хозяин на шею надевает, чтобы он к нам не убежал, когда мы собачьи свадьбы играем. Как же сделать так, чтобы всем хорошо было? И мне, и боксеру, и Дворнику-таджику, и даже бабке этой противной из четвертого подъезда? Не знаю я! А кто знает? Люди говорят — Бог! Странно это мне, что это за Бог такой, который все знает! Говорят, он всех любит! Неужели всех? Значит, и собак тоже? И дворняг?! Нет, наверное, только породистых, мы уж больно страшные, чего нас любить! Но мне все равно очень бы хотелось увидеть Бога, посмотреть, какой он? Я даже как-то раз в дом, где колокольчики на крыше привеше­ны, заглянул (похоже, он там обитает), прямо внутрь! Там запах странный такой стоит, сладким дымом пахнет (чихать все время хочется), огонечки кругом горят, на стенах картинки развешены, а где Бог — не понятно? Не видно его! Может, он в глубине где-то прячется, там, где огонечков и картинок больше всего, я, было, туда сунулся, посмотреть, да только тут меня и заметили... как заорут, бабка та самая из четвертого подъезда такой визг подня­ла, словно не меня увидела, а дохлую мышь! Из-за нее я Бога так и не увидел! А Дворник-таджик говорит, что его и увидеть-то совсем нельзя, а можно только почувствовать. И что все его ищут, а находят только избр... иэбр-р... трудное слово, избр-р-ран-ные! Вот однажды избр-р-ранный Магомет его встретил, но только не здесь, а там, где таджики живут, в теплых краях. А еще Бог поче­му-то разными именами у всех называется, у бабки по-одному, а у Дворника-таджика как-то по-другому… Интересно, а у собак как? Я даже у Рваного Уха спрашивал, может, он слышал что? Но он ничего не знает про Бога и говорит, что это все выдумки лю­дей, сказки для их глупых детенышей, а нам, взрослым собакам, это ни к чему. Мы р-ре... р-ре-алисты! И ещё он сказал, чтобы я не лез к нему больше с этими глупостями. Я больше и не лезу! Но вот только иногда... растянешься весной на газоне, травка из-под земли выбивается, нежная, как щенячий пух, солнечный луч скользит по спине, ласково так касается, как будто гладит тебя кто-то с неба, большой и добрый... И так становится хорошо... не знаю, как выразить... как будто и не бил тебя никто никогда ногою под пузо, а если и бил, то это не важно! А важно, важно...  не знаю, что важно, запутался совсем, замерз, наверное, вот глу­пости всякие в голову и лезут...

Дверь, кажется, хлопнула! Идет? Опять, хлопнула, надо вы­глянуть... Нет, это не он! Это Дворник-таджик возле своей будки возится, лопаты достает, чтобы снег расчищать. Заметил меня, заулыбался:

— Салам алекум!

Я ему тоже «Алекум салам» хвостом сделал. А он мне:

— Чего за углом жмешься? Никак хозяин ждешь?

Во, дур-рак! Дур-рак! Даже укусить хочется! Какой он мне хозяин! Нет у меня никаких хозяев и не будет, просто голодный я все время, а он мне пожрать носит. Я и сам не думал, что так получится! Я в тот день, после того как блондина затравили, по двору этому опять пробегал, вдруг слышу:

— Лохматый! Лохматый!

Вижу, Дурачок у подъезда стоит со свертком в руках, а оттуда залах в нос так и бьет, говяжьей печенкой пахнет. Увидел меня, вроде как обрадовался:

— Я тебе, Лохматый, поесть принес, на!

И выложил печенку на газету (килограмма полтора, не меньше).

— Ну, иди, чего стоишь?

А я и в самом деле подходить не решаюсь, а что если это он специально меня подманивает, чтобы рассчитаться (руку я все-таки ему ведь прокусил).

— Ну, Лохматый, иди, иди сюда, не бойся!

Да, не боюсь я ничего, только лишний раз прутом железным в ребра получать не хочется! А вот печенки хочется! Так хочется, что слюнями весь затек. Может, обойдется, прута вроде нигде не видно. Хотя, он, конечно, может меня ногой достать, а с другой стороны, больше одного раза не получится, а я за это время сколь­ко печенки успею сожрать! Когда еще такой случай представит­ся! Решился я, подскочил, глотаю не жуя, давлюсь, а он стоит себе смирно и не думает меня бить.