Лолита

А все ваши дочки – они хорошо поживают?

в грязной истории

8. не показывайте ляжек

12. Венера лихорадки!

14. Мой бедный друг, мне уж не доведется когда-либо вас увидеть опять; вряд ли вы прочтете мою книгу, но всё-таки разрешите сказать вам, что я очень крепко жму вашу руку и что все мои дочки кланяются вам.

с фальшиво-покаянной ужимочкой.

Я всегда восхищался ормондским шедевром великого дублинца (намек на Джойса)

Сговорено?

которая не спешила

16. переселившийся горец

тигр из поэмы Гольдсмита

разомлевший от любовной истомы

19. Промах

саркастический смех

набалдашник трости

20. малолетние балерины

22. Будем рассуждать логично

Соединенные Штаты

Король Эльфов («лесной царь»)

я уж не знаю

Я принял это за счет, а не за любовную записку

Здравствуй, малютка!

Ты меня не любишь больше, моя Кармен?

прекрасная дама вся в синем

23. Где-то, где-нибудь

Синий корабль

Пьяная птица

24. парень

25. Исчезнувшая Долорес

как это все было далеко!

А я, предлагавший тебе свой гений…

Зеленое Солнце

Намедни вечером от стужи оперной арии она слегла:

Надтреснутый звук – «как тот глуп, кто ей вверится»!

Идет снег, декорация валится, Лолита!

Лолита, что сделал я с твоей жизнью?

26. воспоминание, воспоминание, чего хочешь ты от меня?

Маленькая нимфа, присевшая на корточки (гравюра)

27. Мои окна

Знаете, моя малютка в десять лет была от вас без ума?

29. мой великий, лучезарный грех

Переменим жизнь, моя Кармен, заживем где-нибудь, где никогда не разлучимся (из «Кармен» Меримэ)

Кармен, хочешь уехать со мной? (то же)

приданое

мой маленький подарок

Карменсита, спросил я ее

32. но я любил тебя, любил тебя

33. тысяча ужимок

Проснитесь! Пора умирать.

35. Я – господин Брюстер.

Жизнь плоти

Женщина это женщина, но Капрал – это сорт папиросы

В хорошеньком вы теперь положении, старина

будем разумны

О книге, озаглавленной «Лолита» (Послесловие к американскому изданию 1958-го года)

После моего выступления в роли приятного во всех отношениях Джона Рэя – того персонажа в «Лолите», который пишет к ней «предисловие» – любой предложенный от моего имени комментарий может показаться читателю – может даже показаться и мне самому – подражанием Владимиру Набокову, разбирающему свою книгу. Некоторые мелочи, однако, необходимо обсудить, и автобиографический прием может помочь мимикрирующему организму слиться со своей моделью.

Профессора литературы склонны придумывать такие проблемы, как: «К чему стремится автор?» или еще гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от нее, и которым, когда их просят объяснить ее зарождение и развитие, приходится прибегать к таким устаревшим терминам, как Взаимодействие между Вдохновением и Комбинационным Искусством – что звучит, признаюсь, так, как если бы фокусник стал объяснять один трюк при помощи другого.

Первая маленькая пульсация «Лолиты» пробежала во мне в конце 1939-го или в начале 1940-го года, в Париже, на рю Буало, в то время, как меня пригвоздил к постели серьезный приступ межреберной невралгии. Насколько помню, начальный озноб вдохновения был каким-то образом связан с газетной статейкой об обезьяне в парижском зоопарке, которая, после многих недель улещиванья со стороны какого-то ученого, набросала углем первый рисунок, когда-либо исполненный животным: набросок изображал решетку клетки, в которой бедный зверь был заключен. Толчок не связан был тематически с последующим ходом мыслей, результатом которого, однако, явился прототип настоящей книги: рассказ, озаглавленный «Волшебник», в тридцать, что ли, страниц. Я написал его по-русски, т. е. на том языке, на котором я писал романы с 1924-го года (все они запрещены по политическим причинам в России)[2]. Героя звали Артур, он был среднеевропеец, безымянная нимфетка была француженка, и дело происходило в Париже и Провансе. Он у меня женился на больной матери девочки, скоро овдовел и, после неудачной попытки приласкаться к сиротке в отельном номере, бросился под колеса грузовика. В одну из тех военного времени ночей, когда парижане затемняли свет ламп синей бумагой, я прочел мой рассказ маленькой группе друзей. Моими слушателями были М. А. Алданов, И. И. Фондаминский, В. М. Зензинов и женщина-врач Коган-Бернштейн; но вещицей я был недоволен и уничтожил ее после переезда в Америку, в 1940-ом году.

Девять лет спустя, в университетском городе Итака (в штате Нью-Йорк), где я преподавал русскую литературу, пульсация, которая никогда не прекращалась совсем, начала опять преследовать меня. Новая комбинация присоединилась к вдохновению и вовлекла меня в новую обработку темы; но я избрал для нее английский язык – язык моей первой петербургской гувернантки (больше шестидесяти лет тому назад), мисс Рэчель Оум. Несмотря на смесь немецкой и ирландской крови вместо одной французской, нимфетка осталась той же, и тема женитьбы на матери – в основе своей – тоже не изменилась; но в других смыслах вещь приняла совершенно новый вид; у нее втайне выросли когти и крылья романа.