Лолотта и другие парижские истории

Можно допустить, что портретное сходство подтолкнуло вначале её, а потом и меня к безумию – к его первой ступеньке, стёртой до такой степени, что она даже не похожа на ступеньку. Стёртой, как затасканное выражение – «мойсынрисуетлучше». Подняться на эту ступень можно незаметно для самого себя. Ррраз – и уже примеряешься к следующей.

…Моди рисует быстро и помногу – он не из тех художников, которые годами мучают один и тот же портрет. Энгр двенадцать лет писал мадам Муатесье! Но у Энгра было чему поучиться – он говорил молодым художникам: избегайте, чтобы получилось «ни горячо, ни холодно». Не бойтесь преувеличений, пусть даже рисунок будет выглядеть карикатурой.

– Карикатура! Насмешка! – к подобным словам Моди привык, это обычный фон его жизни, но когда кто-то вдруг хвалит рисунки из синего блокнота, он смущается и не верит:

– Плохой Пикассо, вот что это, – так он сам отзывается о своих набросках.

В 1907-м году Модильяни отправился в Англию. Участвовал в выставке прерафаэлитов – как скульптор. Особого успеха не было, не особого – тоже. Познакомился с леди, она заказала портрет, портрет леди не понравился – на острове всё было в точности так же, как на континенте. Можно было и не ездить, а дальше напиваться с Утрилло – монмартрские остряки приклеили ему кличку «Литрилло», обидную и точную.

Пикассо, встретив их однажды их на улице Коленкура – здесь теперь живёт Модильяни, после того, как его выгнали из мастерской на площади Жана-Батиста Клемана – язвительно сказал:

– Модильяни пьян уже только от того, что идёт рядом с Утрилло.

Моди рисует, рисует, рисует – сто, сто пятьдесят рисунков в день, и все сто пятьдесят никому не нужны!

С Лолоттой он не виделся года три, не меньше, хотя Лолотта по-прежнему живет на Монмартре – но совсем в других условиях, мсье, совсем в других.

Она побледнела и похудела, научилась носить шляпки так, что они не выглядят каким-то инородным предметом на её рыжих волосах – нет, шляпки теперь естественное продолжение самой Лолотты. Мсье Андре Ш., который углядел её однажды на улице Лепик – она была в тот день в своем лучшем платье, и в том длинном ожерелье, которое нравилось мсье художнику – снял для девушки квартирку в доме у Мулен де ля Галетт. Лолотта думала недолго – женихи всё как-то не подворачивались, а этот был хоть и без серьёзных намерений, зато нежный и щедрый… И красивый, почти как мсье художник, правда, этот – блондин. Приходил Андре вначале каждый день, потом – раз в неделю, сейчас навещает её дважды в месяц. Лолотте больше не нужно вставать затемно и отстирывать чужие рубашки: руки у неё теперь гладкие, как у настоящей дамы. Андре с ума сходит от её кожи – иногда Лолотта думает, что ему только кожа в ней и нравится. Как будто сапоги шить собрался! Но когда он шепчет, какая ты гладенькая, она перестаёт сердиться.

У Лолотты есть собственные сбережения, да и то, что даёт мсье Андре, она кладёт всё в ту же шкатулочку. Ключ от шкатулки всегда с Лолоттой – люди думают, нательный крестик спрятан под рубашкой… Когда Андре велит ей встать на четвереньки, ключ на длинной цепочке бьёт Лолотту по груди. Будто маятник качается, но только не в ту сторону. Однажды Андре чуть не сорвал с неё этот ключ – смял груди так, что она взвизгнула от страха: вдруг потеряется, закатится, ищи потом! Андре-то этот визг на другое записал, ещё пуще разошёлся! Но и ключик никуда не делся – только от цепочки осталась на шее красная полоска, Лолотта укрыла её под бархоткой. Она и бархотки носить научилась – не только шляпки. Правильно мать говорила – жизнь всему научит.

9

Весенние каникулы закончились, обожаемые «мальчики» (редкие, как я успел понять, оболтусы) пошли в школу, и только тогда Лолотта, наконец, позвонила: сказала, что хочет прийти ещё раз. От этого «ещё раз» тянуло прощаньем, но мы не виделись так долго, что я был счастлив насколько умею и могу. После той встречи в кафе прошло больше месяца. Я назначал дополнительные часы консультаций, ездил с матерью на дачу, – на первую после зимы «разведку», – в обеденных перерывах безнадежно пытался развлечь барышень из соседнего кабинета. Та, что психиатр, могла бы обсудить со мной конфабуляции, но я раздражал её так явно, что даже нарколог, – она была мягче, добрее, – сочувственно хмурилась.

Три дня назад пришла Марина – моя «блуждающая» клиентка, которая исчезает и появляется по мере обострения проблемы, которую мы с ней так пока и не смогли решить. После долгого перерыва мы успевали отвыкнуть друг от друга, но уже через десять минут всё было ровно так же, как полгода назад. Марина угрюмо вздыхала, от неё пахло табаком, – ничего нового.