Лолотта и другие парижские истории

В Люксембургском саду – клумбы там пока ещё не при полном параде, я видела только анютины глазки чернильного цвета – мы долго ходили по аллеям, разглядывая статуи королев. Клотильда Французская, Анна Австрийская, Мария Стюарт… Джереми осматривал каждую внимательно, как врач – пациентку, а у меня в голове неожиданно (точнее, вполне ожидаемо) включился Бродский:

И ты, Мари, не покладая рук,
Стоишь в гирлянде каменных подруг —
французских королев во время оно —
безмолвно, с воробьем на голове.
Сад выглядит, как помесь Пантеона
со знаменитой «Завтрак на траве».

За Бродского, Волошина и других поэтов, населивших мою голову бесчисленными стихами, нужно благодарить маму (как, впрочем, и за то, что эта голова вообще имеется в природе, и что она – моя). Она истово любит поэзию, и всё наше с Ксенией детство прошло в ритме и в рифму. Однажды кто-то рассказал маме, что сыновья одного известного эмигранта каждый день на чужбине обязательно учили русское стихотворение: и мама тут же подхватила традицию. Не знаю, что думает об этом Ксения, но меня этот опыт изменил навсегда – более того, именно стихи потянули за собой музыку, а музыка – живопись. Я и сейчас почти к любому поводу могу пристегнуть нужные строчки.

Во время нашей прогулки я читать стихи не решилась – а вместо этого пыталась объяснить Джереми, что предпочитаю английские сады французским – во-первых, мне показалось, ему это будет приятно, во-вторых, надо же было сказать, наконец, что-то умное, вычитанное, к слову сказать, в незапамятные времена в журнале «Домовой». В основном-то я мычу и мурлычу, иногда повторяя какие-то фразы, застрявшие в памяти со времен университета. Например, оборот, которым злоупотребляла наша англичанка: «Perfectly right you are». Джереми улыбается, когда слышит от меня эти слова, и я повторяю их снова и снова, лишь бы вызвать его улыбку. Видно, что она здесь – редкий гость, черты лица не приспособлены к улыбке, не знают, как вписать её в рисунок. Тем приятнее мне веселить Джереми, пусть даже он смеётся над моим убогим английским.

Французские сады – воплощённый порядок: чёткие стрижки деревьев, геометрия и прекрасная видимость, тогда как британские, если верить той давней статье в журнале, разбиваются с единственной оглядкой на природу и её законы. Там всё буйствует, цветет и развивается, как того требуют растения, а не человек. Мне ещё раньше приходило в голову, что французские сады больше подходят англичанам – британцы ведь такие правильные, воспитанные, вежливые, тогда как французам свойственны разного рода завихрения и отклонения, да и революционное прошлое к лицу скорее запутанным розовым кустам, нежели продуманным цветочным партерам. Но эту мысль я на английский переводить не решилась. Проклятая школьная лень! «Попомнишь, как прогуливала занятия!» – голос учительницы Эммы Акимовны вдруг долетел из прошлого, прямиком из свердловской школы на углу Шаумяна-Ясной – в Люксембургский сад. Звучал он так же ясно, как голоса птиц, которых мы здесь слушаем ночью за окном, поневоле, но с наслаждением.

В мае во дворе нашей школы зацветали яблони – и было непереносимо сидеть на уроках, когда за окном колыхались эти душистые пенные волны. Мне кажется, учителя понимали нас – они тоже всё время поглядывали в окно, издали любуясь весной. Издали – потому что весна для учителей это же самый ад: конец года, экзамены! Только Эмма Акимовна плевать хотела на яблони, и всё требовала сдать ей неправильные глаголы, но я их не учила, и вот поэтому плаваю теперь в прошедшем времени, иду на дно, как тяжёлая колода.

Птицу, которая поёт за окном в резиденции, я искренне считала соловьём, но Джереми уверенно сказал, что это «starling» – «скворец».

Под конец нашей прогулки пошёл сильный дождь – моя монстера не ошиблась с предсказанием, вот только город выбрала неверный. Дома никаким дождем, конечно, и не пахло, Ленка сказала, было сухо и тепло, она ходила в школу в ветровке. А Париж залило по-страшному – мы буквально сбежали из сада в метро.

Вчера мы ездили в парк Монсо – снова вдвоём, так что Кара уже начинает поднимать вопросительно левую бровь (лучше бы она так не делала – это её ужасно старит). Кара справедливо считает, что Джереми больше подходит ей по возрасту, но мы ведь работать сюда приехали, так что вслух никто ничего не произносит, а задранную бровь можно и пережить.

Сегодня Джереми не выходит из своей мастерской, и я прислушиваюсь, чтобы не пропустить момент, когда он появится – и вынести, к примеру, мусор. До конца сессии – больше двух недель, но я уже сейчас скучаю по Джереми, как будто всё уже закончилось, и он вернулся в свой Лондон, а я – домой, к цветам и Ленке.

31 марта