Лолотта и другие парижские истории

Никому не нужный – на целых пять дней! – литред протягивает руку к телефону и проверяет почту. В ящике письмо от племянницы Леночки, которая не давала о себе знать лет пять, не меньше, а ведь когда-то она души не чаяла в «тёть-Вике». И взаимно.

Когда Марина умирала, Виктория пообещала, что будет заботиться о Леночке, как о своей Марусе, и, в общем, она своё обещание выполнила – даже слегка ущемляла Марусю в пользу Леночки, хотя собственная дочка была тремя годами младше, и ревновала мать отчаянно.

Леночка выросла в уверенную в себе женщину, лихо миновав стадию «девушки»: тот период был очень коротким и в памяти не отложился. Крепкая, сильная, ловкая – всё, за что бралась, у неё получалось с первого же раза, даже блин выпекался не комом, а кружевной салфеткой идеально круглой формы.

Виктория и родители – тогда папа был ещё жив – успокоились, выдохнули: надо радоваться, что такая замечательная женщина получилась из Леночки!

Сестра – она была у Виктории сводная, от первого папиного брака – умерла, когда Леночка ещё школы не окончила. Мужа у Марины не было, и отца у Леночки по этой причине тоже не было. Конечно, мама с папой забрали девочку к себе, но она довольно быстро – двух лет не прошло – сообщила:

– Я хочу вернуться в свой дом, и жить самостоятельно.

Поскольку она была тогда уже студенткой, и подрабатывала, то ни мама Наташа, ни Виктория, ни папа не нашли слов, чтобы спорить. Отпустили эту уверенную в себе юную женщину на свободу – и, наверное, даже испытывали при этом нечто вроде облегчения, потому что пятерым в трёхкомнатной квартире было, конечно же, тесно. Квартиру Марины они сдавали – пока решительная Леночка не выставила жильцов на улицу, и не зажила на свой манер.

Виктория пыталась её навещать – даже возила ей какую-то еду в кастрюльках, но Леночка эти кастрюльки решительно отменила:

– Я ж не в больнице лежу, тёть-Вик!

Виктория звонила племяннице как минимум раз в неделю. Папа – он очень волновался за внучку – и того чаще, но Леночка брала трубку через раз, а потом однажды ответила каким-то не своим, пьяным голосом, да ещё и с матерными вкраплениями.

Конечно, всякий человек проходит в юности пору испытаний – вот и Виктория, если хорошенько поскрести память, тоже может предъявить несимпатичную историю (кажется, будущий литред лежал однажды в кустах рядом с памятником Якову Свердлову, не имея сил донести выпивший организм до скамейки. Люди потом стараются не вспоминать о себе таких подробностей – но подробности от этого не исчезают, а всё так же лежат в памяти зловонными кучами).

В общем, Виктория искала и находила для Леночки оправдания, а потом, внезапно, в один час, умер папа, и они с мамой Наташей долгое время вообще ни о чём и ни о ком другом говорить и думать не могли. Это была какая-то очень несправедливая смерть, и до сих пор Виктория считает, что они с мамой сделали что-то неправильно – поэтому папа и умер.

Была суббота, папа с утра пораньше сходил в магазин за продуктами. Он еще с тощих восьмидесятых взял на себя все закупки – это считалось у них в семье неженским делом. Если вдруг мама Наташа или Виктория покупали по дороге домой хлеб или сыр, папа безжалостно раскритиковывал их приобретения. Он-то был профессионал в своём деле. Попробуй всучи такому просроченную рыбу или томаты в мятой банке! Другое дело, если продукты в холодильнике залёживались, отец их выбросить не мог – и доедал, жалея подпорченную пищу сильнее живота своего. «Девочкам» своим ненаглядным не разрешал – сам справлялся. Не смел выбросить хлеб с единственным – подумаешь! – зелёным пятнышком, заветрившийся сыр, ряженку с резким запахом…

Детство выпало отцу такое голодное, что он так за всю жизнь и не мог наесться – другой человек на его месте давно раздался бы лишней массой во все стороны, но папа оставался поджарым, стройным, быстрым. Он постоянно был в движении, терпеть не мог, когда «лежат без дела» и жил бы ещё, наверное, лет тридцать, если не больше, как вдруг за ним пришла смерть. Шальная какая-то смерть – напала без объявлений, не предупредила болезнью, даже знака не подала. Как будто шла, возвращаясь, от соседей – и заглянула к ним в квартиру между делом.

Папа только что вышел из ванной, полотенце повесил как всегда, на дверь – просушивать. Лёг на диван, – а ведь не лежал никогда, им бы с мамой, обратить внимание! – и сказал вдруг:

– Плохо мне что-то, Наташа.

Смерть топталась в дверях, думая, – то ли снять обувь, то ли так пройти?

– Может, «Скорую» вызвать? – спросила Викторию мама. Маруся в дальней комнате плела бисерный браслет – она без конца что-то плела, вязала, мастерила, рисовала, просто спасу не было от всех этих поделок, милых, но бессмысленных. Виктория лежала (она-то не считала это за грех) с книжкой на софе.

В общем, они с мамой слишком долго думали, и когда вызвали, наконец, Скорую, было уже поздно. Толстая, шумная, решительная врачиха выгнала из комнаты Викторию и заплаканную маму Наташу. Маруся ничего не понимала. Браслет был уже почти готов, мама, посмотри! Иди сюда! Бабуля! Да где вы все? А это кто?