Ломая печати

Офицеры, выпускники элитных высших заведений. Многие младшие офицеры служили в колониальных войсках. Солдаты — после действительной службы, после войны с немцами — как бы она там ни кончилась: все они уже смотрели смерти в глаза, потом попали в плен, были в лагерях, бежали из них и добровольно пришли к нам. Отряд был монолитным. Высокий моральный дух усиливал боевые качества, особенно способность к оперативным действиям.

Некоторых я уже знал.

Замкнутый капитан, судя по всему, слегка оттаял. Цельный характер, строгий язык, уверенность, гордость, которая не терпит риска неудачи, энергия. Я задавал себе вопрос: откуда вообще такие черты характера? Ответом было его происхождение, семейные традиции. Он был родом из Бретани, где военная и морская профессии передавались в семье из поколения в поколение. Отец — генерал, тяжело раненный под Верденом, кавалер многих наград, включая самую высокую, Военный крест. Дядя, брат матери, старший офицер, погиб в первую мировую. Трое братьев капитана — офицеры. Де Ланнурьен окончил престижную академию в Сен-Сире, потом специальную школу в Сомюре, во время мобилизации в звании младшего лейтенанта был командиром кавалерийской части 5-го полка в Арденнах и на Сомме. При отступлении — Нормандия, Сен-Валери, откуда французские и британские войска перебрасывались в Англию. Однако немцы быстрым танковым обхватом окружили часть, он попал в плен и оказался в Виденау, откуда бежал сначала к нам, а потом в Венгрию. Так, по крайней мере, о нем рассказывали.

Особое внимание привлекал лейтенант Томази. Тоже уже не юноша. Парижанин. Женатый, был у него сынишка, которого он постоянно вспоминал. Томази был журналист. Умный, с широким кругозором, находчивый и остроумный человек, страстно преданный делу.

Вернулся и верзила Пикар. Рене Пикар. Человек тонкого интеллекта, образованный и не по-военному вежливый, чуткий и внимательный, очень наблюдательный. Независимый дух. Преподаватель литературы. Когда он начинал говорить, я страдал комплексом неполноценности из-за своего французского, которому меня научили в левочской гимназии. Родом откуда-то из Бельфорта, насколько я помню, из среднего сословия, выпускник университета в Безансоне, примерно моего возраста, сержант частей наземного обслуживания авиации… Попал в плен, потом лагерь 17-А Кайзерштейнбрук под Веной, в ноябре 1943-го бежал в Венгрию, перешел к нам. Капитан избрал его себе в адъютанты. «Я ведь пришел сюда не для того, чтобы быть писарем», — возразил он. «Вы боитесь, что вам не придется повоевать? — нахмурился де Ланнурьен. — Заверяю вас, что вы никогда не окажетесь на плохом месте». Так и вышло. С первого дня. У капитана была счастливая рука. Он выбрал Пикара за его врожденный ум и последовательность, возможно, и за способность действовать вопреки обычно принятой схеме. «Я просто поражен, — доверился мне Пикар в первый же день, — той системой школьного образования, которую вы создали. О такой пятиклассной школе, как в Склабинском Подзамке, у нас когда-то мечтал лишь сам Жорес». И в том же разговоре он дал выход своим чувствам: «Я за все, что освобождает дух и не порабощает человека. Поэтому я тут».

Отметил я про себя и других. Ротного Пейра, Огюст его звали, если мне не изменяет память. Он отличился уже в первом бою как командир третьего отряда. Невысокий, приземистый, кадровый офицер, женатый, отец двоих детей; всегда на своем месте; он был мне особенно симпатичен еще и потому, что был артиллеристом, как и я, да к тому же еще и хорошим певцом. Ему было за тридцать, родом, кажется, из Пиренеев, откуда-то с Атлантического побережья…

Следующий — Бронцини. Первый адъютант капитана. Корсиканец. Высокий, симпатичный, гордый тем, что он родом с острова Наполеона.

Но уже не было Пупе. Лейтенанта Альбера, как его дружески звали. Высокий, с гордой осанкой, как и положено кадровому офицеру, да еще артиллеристу, краснощекий, родом из-под Ла-Рошели. Когда я увидел его первый раз, то подумал: «Тебе, дружище, пристало бы играть в кино вместо Шевалье, а не сражаться тут с немцами». Потом я увидел его уже в луже крови, раненного осколками; восково-желтый, он лежал рядом с нашим, словаком Дзуранем, который был у них переводчиком. Когда Пупе увозили в тыл, он на момент открыл глаза и едва заметно пошевелил пальцами. Тогда мы не знали — было ли это «до свидания» или «прощайте»?

Так что французы снова были здесь. Я приказал им провести разведку боем по левому берегу до прямого столкновения с противником.

Они сразу же двинулись.

Был ясный день. И тишина до боли в ушах. Словно и не было войны. Словно тут вчера не умирали люди и долина не сотрясалась от взрывов. Возвращались связные. Докладывали, что отряды продвигаются без сопротивления. Что бы это могло означать? Немцы перегруппировались? Изменили направление удара? Ждали подкреплений? Или готовили западню?