Ломая печати

После ночи немцы атаковали уже на рассвете. Мы вцепились друг в друга. К полудню ситуация была абсолютно запутанной. Все перемешалось. О связи ни слуху ни духу, донесений никаких. Где должны были находиться мы, оказывались немцы. Оттуда, где, как я предполагал, были наши, отзывался противник. Он атаковал снова и снова, вел артиллерийский и минометный обстрел. На позициях, где не было заграждений, укреплений, шла — как это назвать иначе? — бойня. Новобранцы прежде не встречались с минометами, едва начинался обстрел, они вскакивали, бежали куда глаза глядят. Их косили осколки. Но что еще хуже, противник ввел в действие авиацию, и мы, безоружные, бессильны были что-то сделать. У нас не было ни противовоздушной обороны, ни самолетов. Нас бомбардировали безжалостно, бомбы падали нам прямо на голову, летчики расстреливали нас из пулеметов. Кошмар. Деморализованные части перестали быть органическим целым. Подавленные новобранцы покидали позиции. Обращались в бегство. Помню только, что я отдал приказ полевой жандармерии останавливать их. Потом уже ничего не помню. Мне только смутно мерещится, что я бежал, ветер свистел в ушах, я что-то кричал, размахивая пистолетом. Говорят, на меня было страшно смотреть. Посеревший от злости, грязный, заросший, с красными глазами, я останавливал бегущих, угрожал, что каждого, кто дезертирует, я предам военно-полевому суду. Я, очевидно, не очень выбирал и взвешивал слова. Некоторые остановились, присоединились ко мне, и вдруг в какой-то миг я увидел, что не бегу, а стою и наши позиции все еще наши. Но тут вдруг начался огонь слева, справа, из-за реки, с гор, мы снова бросились на землю, укрылись за камнями, ползли по берегу, пули свистели у нас над головой, а когда нам стало казаться, что это все, нам крышка, в глубине немецких позиций вдруг словно музыка зазвучали выстрелы наших, окруженных на какой-то высоте и занявших там круговую оборону; к ним присоединились другие, на другой высоте, которые тоже пробивались к нам. И теперь уже немцы корчились, как зайцы в борозде, рыли мордами землю, выли, как ошпаренные собаки, и все это, как я уже упоминал, так перемешалось, что в этом хаосе никто понятия не имел, кто где находится. Мы яростно схватывались врукопашную, дрались до исступления, побуждаемые какой-то неведомой силой, падали в изнеможении. И все это — война. Я был совсем без сил. В голове гудело, я шатался как лунатик. Темнело в глазах.