Ломая печати

Нет, наверно, ничего хуже отступления. Вы словно прощаетесь с кем-то на веки вечные. Все, что было ваше, около вас, с вами, теперь уже не ваше. Вы знаете, что тот, другой, устроился в ваших казармах, расселся в вашем кабинете, за вашим столом, поднимает трубку вашего телефона. Брр. Плеваться хочется.

Такое чувство было тогда и у меня. Мурашки бегали по коже, хотя был прекрасный день, тепло — будто июль, а не конец августа…

Мы двигались по белой дороге. Над нами голубое небо. За спиной заходящее солнце, огромный раскаленный шар, который опускался за город. Ваг, горы. Не было ни малейшего ветерка.

И всюду вокруг аромат яблок. Я и по сей день не знаю, почему мне запомнился именно этот душистый запах дозревания, ибо надо было держать ухо востро и замечать совсем другие вещи. Но у меня в голове засели именно эти яблоки, и первые листья, на которых уже обозначилась медь осени, и летящие паутинки бабьего лета, и все это погружено в густой яблочный аромат, пробивавшийся из садов и яблоневых аллей вдоль дороги.

— Пиво! — вдруг воскликнул кто-то. — Нам везут пиво!

Из-за поворота вырвался грузовик.

Куда это они так торопятся с этим пивом? Куда его везут? Надеюсь, не немцам в глотку, мелькнуло у меня в голове.

Но в этот момент заскрипели тормоза, взвился столб пыли. Через борт ловко перепрыгнул какой-то молодец в спортивном костюме.

— Везем вам французов, — с ликованием сообщил он.

Нашел время шутить, подумал я.

И тут у меня в голове мелькнуло: такой хаос. Происходит черт-те что. Тут болтается черт-те кто. Но французы? Это все же уж слишком. Что они тут могут делать? Откуда им тут взяться? Откуда бы они выплыли? А если вдруг и вправду французы, то кто они? На чьей стороне?

Но времени на размышления не было: с машины уже слезал следующий штатский. Он протянул руку:

— Капитан Ланнурьен.

Все это выводило из равновесия. У нас за спиной над жилинскими улицами подымался дым, трещали выстрелы, разгорались пожары, а тут передо мной стоял человек, представившийся капитаном, утверждал, что он француз и командует всем этим грузовиком. Первое, что мне было не по нутру, — почему этот офицер не в форме. А с ним и весь грузовик, ощетинившийся винтовками и автоматами. Но я предпочел ни о чем не спрашивать, ведь чего только человек теперь не насмотрится! Капитаны бегают в клетчатых пиджаках, бойцы в куртках. Что должен был думать об этом я, солдат, офицер? Так что я хоть про себя отругал тех, кто их так вырядил. Если это в самом деле французы, а он действительно офицер, тогда, ослы, дали бы форму хоть ему.

— Майор Доброводский, — последовал я его примеру.

— Ах, вы говорите по-французски! — просиял он.

— Могу объясняться, — признался я.

— Это облегчает нам ситуацию! — обрадовался он.

— Бесспорно, — согласился я. — Кто вы? Куда торопитесь?

Все выяснилось. Не Петен? Нет, де Голль!

Но в Жилину спешить было ни к чему. Поздно. Там уже были немцы. И приказ звучал: на Стречно.

Он сел рядом со мной. Я, признаюсь, смотрел на него тем изучающим взглядом, каким друг друга меряют профессионалы.

«Что ты делал, приятель, — размышлял я, — в той странной войне, в которой немцы за шесть недель поставили вас на колени? Во время которой ваш офицерский состав, концепция и моральный дух не выдержали проверки, флот остался нетронутым, а потери в людской силе и технике были неизмеримо малы. Где ты был? Воевал? Или пристроился на теплом местечке в тылу?»

Спрашивать не пристало. А лицо его, не по-романски замкнутое, не выражало ничего. Чистый лист.

Но специальность, профиль мне надо было выяснить.

— Кавалерист, — ожил он. — Разве это не видно по ногам?

«Только этого не хватало, — подумал я, — гусар! Где мне взять лошадей, если нет даже винтовок?»

— Но и пехотинец. В академии у нас была двойная специализация, — добавил он с должной мерой здоровой самоуверенности.