Ломаные линии судьбы

– Оказаться в двадцать семь лет в инвалидном кресле – это, знаете, сильно бьёт по психике, – тихо делилась с Шагиным откровениями Аглая, словно неосознанно пыталась силой слов и эмоций притушить те свои былые страхи, душившее её отчаянное бессилие. – Хочешь не хочешь, а пришлось пройти по полной программе те пять пресловутых ступеней принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг с Судьбой, уныние… Слава богу, в депрессию я не скатилась… Ну и смирение, само собой. За пару месяцев до той автомобильной катастрофы у нас слегла бабушка Полина. Родителям, да и мне, братьям, невестке – всем было очень тяжело: бабушка уходила, и мы все это понимали. А тут ещё трагедия со мной и бесконечные больницы, операции, реабилитационные центры. И как итог: я оказалась прикована к инвалидной коляске без каких-то ясных перспектив на исцеление.

– А что случилось на той остановке? – так же тихо, как Аглая, спросил Шагин.

– Как обычно у нас происходит, – с деланым безразличием пожала плечами Аглая. – Крутой мажорчик рассекал на своей бесценной тачке, играя «в шашечки» на скорости больше ста двадцати километров. Задел по касательной машину на встречном потоке, его автомобиль закрутило и отбросило. Он проскочил перед самым носом автобуса, протаранил нашу остановку, раскидав людей, как кегли. Пятеро погибли на месте, ещё двое умерли в больнице, а шесть человек выжили, но кое-кто остался инвалидом. Его же ещё и развернуло на остановке, оттого и получилось столько жертв.

– Четыре года назад? – уточнил Шагин, задумавшись, и, не дожидаясь ответа, кивнул: – Я помню тот случай. Он громкий, резонансный был. Виновника посадили, и на очень приличный срок.

– Мне всё равно, – призналась равнодушно Аглая. – Я не присутствовала на суде и вообще не интересовалась судьбой этого человека. И родных попросила вычеркнуть из мыслей, не обсуждать, не думать и не вспоминать об этом преступнике, как будто его нет. Слишком большая эмоциональная и душевная нагрузка в тот момент и так упала на семью, чтобы тратиться ещё и на ненависть, злобу, желание справедливости. Родные со мной согласились, не до урода этого было совсем: бабушка умирала, а в отношении моих перспектив врачи бессильно разводили руками. Так что для нас весь тот судебный процесс прошёл мимо, совершенно не интересно и не актуально для нашей семьи.

– Но вы всё же поднялись и ходите, – порадовался этому факту Шагин.

– Хожу и практически здорова, – улыбнулась немного печально в ответ Аглая. – Просто так получилось, что в один удивительный момент я вдруг чётко осознала, что моя жизнь и моё здоровье зависят только от меня самой. И как всегда, мне помогла осмыслить эту простую истину моя бабушка. Это был последний, драгоценный дар от неё, – сверкнув предательски подкатившими слезами, сказала Глаша.

…Пробыв больше месяца в очередном реабилитационном центре и пройдя по новой все этапы очередного обследования, Аглая предстала перед консилиумом докторов. Тяжко повздыхав, они сообщили, что позитивных подвижек и улучшения её состояния не видят – и это очень, очень не гуд, потому как… бла-бла-бла… Короче, ходить в ближайшее время Аглая не будет. И под «ближайшим временем», судя по кислым лицам врачей, они имели в виду лет эдак пятьдесят, наверное.

Впадать в очередное уныние, тоску и отчаяние от столь жёсткого приговора у Аглаи не имелось никакой возможности, потому что бабушка Полина была совсем плоха. Как сказал лечащий врач бабули, ей оставалось совсем недолго – считаные дни, недели, даже не месяц.

Практически целыми днями Аглая сидела на своей коляске рядом с кроватью бабули и держала ту за руку. Полина Степановна находилась в полном разуме, не бредила и всё прекрасно понимала, до последней секунды оставаясь такой же мудрой, рассудительной и спокойной, как всегда. Когда бабушка приходила в себя, выныривая из бессознательного тревожного сна или болезненного забытья от слабости, они разговаривали.

Вспоминали смешные истории из детства Аглаи, Лёшки, маленького Васечки и двоюродных брата с сестрой, запоминающиеся случаи, что вошли в семейные легенды. Иногда бабуля делилась короткими рассказами о своей жизни.

Глаша старалась при бабушке придерживаться лёгкого, чуть ностальгического тона разговора, где-то со смешком, иронией и юмором, где-то с тенью печали по ушедшему светлому и счастливому времени. И ни словом, ни намёком, ни выражением лица не касалась и старательно избегала тяжёлых и безысходных тем, в том числе и о своей инвалидности.

Внучка постоянно держала бабулю за руку, и однажды Полина Степановна накрыла её ладонь своей, под пергаментной, прозрачной кожей которой проступали беззащитные вены. И сказала, глядя внучке в глаза: