Ломка

В ночи запылал пионерский костёр. Плотная и, казалось бы, всесильная тьма, кланяясь языкам алого пламени, отползла за границы поляны, на которой расположились ребята. Юго-восточный мальчишка ветер из любопытства заглянул на освещённую лужайку и стал проказничать. Заснувшая трава была разбужена юношеским порывом воздушного невидимки и резко заколыхалась. Она напоминала голодных птенцов, вытянувших свои некрепкие длинные шейки и болтавших ими в поисках мамки, обещавшей прилететь с дождевым червячком. Набесившись вволю, ветерок успокоился и, наверное, устыдившись своего озорства, начал ласково поглаживать перевозбуждённую полянку, словно извинялся за причинённое ранее беспокойство.

— За что будем пить? — спросил Гадаткин, когда увидел, что все пластиковые стаканы наполнены до краёв.

— Предлагаю за Россию! — подбросив сухих веток в огонь, отозвался от костра Спасский.

— Фигню какую-то вечно предлагаешь, — сказал Митька. — Почему я должен пить за то, чего пока ещё нет? Вот когда появится, тогда, пожалуй, и намахну за неё стопарик.

— Появится, откуда не возьмись, — с недовольством буркнул Сага. — Давайте-ка лучше за нас или за девчонок. Вы только посмотрите, какие у нас красивые девушки.

— Хорошо! Раз уж этого хочет Спас, выпьем за Россию, которая — Мы! — весело произнёс Забелин.

— И которая — Я! — кокетливо прикоснувшись к Саньке, сказала Вишевич Женя.

— Стало быть, и которая мы с Корешом. Два года, как никак, в кирзачах проходили, — поддержал Брынза.

— Я — не я, и лошадь не моя. Ладушки, не буду отставать от коллектива. Выпью за дурацкую Россию, которая — Я! — выкрикнул Митька.

— А мне, короче, придётся опрокинуть стопку за Россию, которая — Он! — рассмеявшись, сказал Данилин Олег, кивнув головой в сторону вечно молчаливого Романа Сметенко.

— Нет уж, за себя я как-нибудь сам выпью, — кое-как выдавил из себя Роман.

— Неужели Сметана заговорил? — удивился Кореш. — Автоматически поднимаем бокал за Россию, которая перестала молчать.

— А я не выпью ребята, — сказал Спасский. — Я просто напьюсь до чёртиков за Россию, которой от самой себя уже тошно!

— Только не спейся, братан. Иначе в следующий раз ты по определению будешь пить за Россию, которая — Я. Признаюсь, что с недавнего времени не равнодушен к алкоголю, — искренне произнёс Санька.

— Сага, а ты не хочешь выпить за рыжую Россию, представленную в моём лице? Ты ж ведь любишь меня?.. Сознайся же, — самоуверенно сказала Козельцева Галя.

— Нет, за рыжую бесстыжую Россию я пить не буду. Хватит ей мне голову морочить. Я выпью за большую, но глупую Россию, которая — Я, — ухмыльнувшись, ответил Сага.

— Теперь уже просто за большую, — подметил Кореш, взявший на себя сегодня роль острослова.

Заварова Наташа отделилась от ребят и подошла к костру. Взгляды ребят обратились к ней.

— Я красивая? — спросила она.

— Если честно, то да, — глядя на девушку с нескрываемым восхищением, произнёс Володя.

— Да! Да! Да, чёрт возьми, — не выдержал Митька и отвернулся, чтобы никто не заметил, как в одну секунду на глазах у него выступили слёзы.

Крик отчаяния разнёсся по лесу, и тишина разлетелась на осколки:

— За прекрасную Россию, через которую прошли все кому не лень!.. За Россию мёртвую, но теперь воскресшую!.. За Россию не по своей вине падшую, но всем простившую! За Россию грязную и продажную, но всё осознавшую!.. За Россию, которую — Я!.. Похоронила сегодня в себе!.. Навсегда!.. Не чокаясь!

— Господи ты Боже, — прошептал Гадаткин (его глаза были полны ужаса).

— Свершилось, — произнёс Андрей и залпом выпил.

Его примеру тут же последовали другие. Рухнув на землю, рыдал Наташин брат, но никто не подошёл, чтобы его успокоить.

Спасский раздавал книги. Он знал, что Достоевский бы им гордился, если бы жил в наше время. А прозорливый Гоголь сказал бы что-нибудь на подобии: "Я вернулся, — и что с этого? Моя рука не выведет ничего нового, потому что к словам, занесённым мной на бумагу в золотом веке, нечего прибавить. Правда, и отнять тоже нечего. А я бы, не сомневайтесь, сделал это. В моей России, как и прежде, две беды: дураки и дороги. Я умер, юноша. А ты живой… У каждого столетия своя задача. 18-ый век — боль. 19-ый век — всё та же боль, но уже выявлены симптомы, поставлены проблемы, и кто-то что-то пробует делать. 20-ый век — ампутация. Боли нет, но и рук тоже. Одни светлые головы остались, да и тех иначе как предателями и калеками не называют. 21-ый век — регенерация. И новая боль, но только не из-за болезни, а оттого, что отрастают новые руки и режутся зубы… Пришло время бить по бедам.

— Да, пришло время быть победам, — сказал Андрей ребятам. — Проглатывайте их, а потом меняйтесь… книгами и сами.