Ломоносов стремился открыть народу доступ в науку, доказывал, что на пути к ней не должны существовать социальные барьеры. Просветители второй половины XVIII в. продолжили и заострили его идеи, подчеркивая чуждость дворянства науке, невозможность подлинного ее развития в условиях феодально-иерархического общества.
Идеи Новикова о том, что без вольности не могут процветать науки, получили дальнейшее развитие в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева: любой союз самодержавия с наукой признавался здесь явлением неестественным и бесплодным. Идеал Радищева — ученый, восставший против тирании. В течение века русская мысль проделала путь от концепций просвещенного абсолютизма к идеям социальной революции, несущей всему обществу, в том числе и науке, необходимую для их прогресса «вольность».
Быстрое и существенное продвижение исследований социальных проблем науки опиралось на ломоносовские традиции, пронизанные верой в человеческий разум, гуманистической устремленностью.
Глава III. Необходимость нового мировоззрения. «Корпускулярная философия»
Свойства материи должны были иметь сходство со свойствами наблюдаемых тел, поскольку мир на всех своих уровнях представлялся в принципе единым. Вместе с тем эти свойства следовало свести к минимуму, который мог быть охвачен средствами естествознания и математики, находящимися в распоряжении исследователей. Дискретная материя, частицы которой непроницаемы, жестки, компактны, пространственно обособлены, обладают определенной формой и массой,— такое представление наилучшим образом отвечало потребностям и возможностям науки. Ученым Нового времени наиболее приемлемым представлялся атомизм досократиков. Он обладал привлекательностью прежде всего потому, что в средневековье континуальность (непрерывность) выступала атрибутом духовных сущностей. Атомизм позволял ущемить, уменьшить область метафизических сил. Древнегреческий атомизм был дополнен представлениями и закономерностями классической механики.
Строго говоря, ограниченное число свойств материи как бы предполагало границы для материалистической интерпретации и существование другого рода явлений, не входящих в разряд научного исследования. Но успехи науки и быстрое расширение области ее приложения толкали к предельной генерализации понятия материи, когда это понятие становилось адекватным существованию. Подобное обобщение во всей его полноте и выразительности было сделано в философии французского материализма. Ее систематизатор Гольбах писал: «Вселенная, это колоссальное соединение всего существующего, повсюду являет нам лишь материю и движение. Ее совокупность раскрывает перед нами лишь необъятную и непрерывную цепь причин и следствий... Идея природы необходимым образом заключает в себе идею движения. Но, спросят нас: откуда эта природа получила свое движение? Мы ответим, что от себя самой, ибо она есть великое целое, вне которого ничто не может существовать. Мы скажем, что движение — это способ существования (fafon d’etre), необходимым образом вытекающий из сущности материи; что материя движется благодаря собственной энергии...» (22, 66; 75).
Однако до французских материалистов в философских концепциях наиболее радикального толка, в основных системах представлений (Декарта, Ньютона, Лейбница), которыми руководствовались естествоиспытатели и в пределах которых они работали, свойства исходных элементов, характеристика их взаимодействия интерпретировались таким образом, что роль материи оказывалась существенным образом ограниченной.
Любопытна в этом отношении полемика Г. В. Лейбница и С. Кларка, последователя И. Ньютона (см. 79, 94), в которой вопросы, касающиеся материи и ее места в различных системах мира, обсуждались с большой горячностью. Парируя возражения Лейбница (который в числе других аргументов против идей Ньютона приводил то, что ньютонианцы, признавая пустоту, тем самым ограничивают могущество бога, не сумевшего-де создать достаточное количество материи), Кларк утверждал, что ньютонианство ограничивает не бога, а материю, поскольку признает, что в мире значительно больше пустоты, чем материи, и этим оно наносит урон атеистическому материализму.
Картезианцы, настаивая на строгом сохранении принципов механического взаимодействия между частицами материи, природу этих частиц рисовали вполне отличной от эталонов атомизма, видя ее не в тяжести, твердости и т. п., а только в протяженности. Создавалась теория «вихревых атомов», согласно которой атомы являлись вихревыми образованиями единой гомогенной субстанции, космического флюида.