Ломоносов. Всероссийский человек

Ломоносовское “возражение” – “Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии” в самом деле было напечатано (анонимно) в журнале “Немецкая библиотека” (1755, том 16). Приведя примеры неверного понимания и передержек в статьях о своих работах (главным образом в “Журнале естествознания и медицины”), Ломоносов настаивает, что “журналисту позволительно опровергать в новых сочинениях то, что, по его мнению, заслуживает этого ‹…›, но раз уже он этим занялся, он должен хорошо усвоить учение автора, проанализировать все его доказательства и противопоставить им действительные возражения и основательные рассуждения. ‹…› Простые сомнения или произвольно поставленные вопросы не дают такого права; ибо нет такого невежды, который не мог бы задать больше вопросов, чем их может разрешить самый знающий человек…”. Журналист “не должен создавать себе слишком высокого представления о своей авторитетности, о своем превосходстве, о ценности своих суждений”.

К сожалению, одновременно Ломоносов позволил себе поместить в выходящем в Петербурге на французском языке журнале “Le Chaméléon littéraire” перевод письма, полученного им от Эйлера, – без предварительного согласия последнего. Раздраженный математик писал Миллеру: “Мне очень больно, что г. Ломоносов напечатал мое письмо в «Хамелеоне», ибо хотя всем известно, что г. Кестнер большой охотник до насмешек и надеется возвеличить свои маленькие заслуги, унижая других, однако ж я вовсе не желаю из-за этого с ним ссориться”. В письме Шумахеру Эйлер прибавляет, что впредь “будет осторожнее” в общении с Ломоносовым и “отринет всякую откровенность”. Впрочем, общение как таковое практически сошло на нет.

4

Став профессором, Ломоносов наконец смог осуществить свою давнюю мечту – организовать в академии химическую лабораторию.

Первое прошение на сей счет было подано им в январе 1742 года – почти сразу же по прибытии в Петербург. Ему отказали “за неимением при Академии денег и за неподтверждением штата”. В самом деле, 1742 год был не лучшим временем для таких хлопот, как и следующий, 1743-й. Но Ломоносов не оставлял усилий. Второе прошение, написанное в разгар академической смуты, в мае 1743 года, звучит особенно выразительно:

“Понеже я, нижайший, в состоянии нахожусь не токмо химические эксперименты для приращения натуральной науки в Российской империи в действо производить и о том журналы и сочинения на российском и латинском языке сочинять, но при том еще могу и других обучать физике, химии и натуральной минеральной гистории, и того ради, имею я, нижайший, усердие и искреннее желание наукою моею отечеству пользу чинить ‹…›, для того чтобы на мое обучение в Германии издержанная е. и. в. сумма и мои в том положенные труды напрасно не потерялись.

И если бы в моей возможности было, чтобы мне, нижайшему, на моем коште лабораторию иметь и химические процессы в действие производить можно было, то я бы, нижайший, Академию наук в том утруждать не стал. Но понеже от долговременного удержания заслуженного мною жалования в крайнюю скудость и почти в неоплатные долги пришел, для того не токмо лаборатории и к тому надлежащих инструментов и материалов завесть мне невозможно, но с великой скудостию и мое пропитание имею…”

К лаборатории Ломоносов просит прикомандировать двух студентов, а именно “Степана Крашенинникова да Алексея Протасова”. В конце Ломоносов просит “выдать заслуженное мною жалование все сполна”. Так в тот год заканчивались все прошения сотрудников академии, чего бы они ни касались.

В дни, когда писалось прошение об учреждении лаборатории, Ломоносову, пособнику ненавистного Нартова, уже был объявлен бойкот, а пару недель спустя состоялся его злосчастный визит на Академическую конференцию и Географический департамент. Разумеется, никто не стал и рассматривать заявление, поданное в такой момент.

Ломоносову, однако, удавалось в 1744–1745 годы время от времени получать от канцелярии деньги на покупку реактивов и оборудования. В марте 1745 года он подает третье прошение, где между прочим пишет: “Хотя имею я усердное в химических трудах желание упражняться, однако без лаборатории принужден только одним чтением химических книг и теориею довольствоваться, а практику почти вовсе оставить и для того от ней со временем отвыкнуть”.