Ломовой кайф

Теперь ей самой ужасно захотелось быть высеченной. И эта мечта казалась ей даже более неосуществимой, чем найти себе парня, — как уже говорилось, у Полины с парнями долго ничего не клеилось! Потому что Полина была убеждена, что мужа ей, по крайней мере, когда-нибудь сосватают. Но как признаться в своем желании? Не сбежит ли этот гипотетический муж, приняв ее за сумасшедшую извращенку?

И это тайное желание стало буквально изводить ее, а заодно еще больше отталкивало ее от общения с парнями. Тем более что из своей старой школы она перешла в другую, условно говоря, «элитарную», где, как уже отмечалось, были слишком умные и сосредоточенные на учебе юноши. Уже позже, вдоволь погуляв с бандюками, Полина стала догадываться, что и у ее тогдашних одноклассников были какие-то свои комплексы, которые мешали им найти с ней общий язык, но в то время ей казалось, будто все дело исключительно в ней. В том, что она уродлива, некрасиво одевается, и в том, что у нее все ее тайные страсти на лбу написаны.

Конечно, ночами Полина много раз фантазировала на темы любви, представляя, что вот завтра она придет в школу и сможет в два счета очаровать того, кто ей в данный момент нравится. Ей перенравились, наверное, почти все ребята, учившиеся с ней в 10 — 11-м классах. Ночью она могла планировать разговор с предметом своего увлечения, быть смелой и остроумной, но когда приходила наутро в школу и видела, что какая-нибудь бойкая соперница, постреляв глазками и потрепавшись о какой-нибудь ерунде, уводит этот «предмет» с собой, Полина впадала в апатию. Иногда она начинала планировать жуткую месть разлучнице — вплоть до убийства! В других случаях сама хотела из окна выброситься или отравиться чем-нибудь. Но поскольку большая часть Полининых увлечений была несерьезной, она просто-напросто старалась их позабыть: с глаз долой — из сердца вон. Но ночные «диалоги» с виртуальными собеседниками у нее становились все более откровенными, Полина принималась ласкать себя, щупать за грудь и так далее, но даже до суррогатного сладострастия добраться не могла. А тут еще эта назойливая мечта о порке, которая приходила ей в голову в самые неподходящие моменты. Например, тогда, когда один умный мальчик вдруг предложил проводить ее до дому после школы. Возможно, он даже был в нее влюблен. Однако когда Полина шла с ним по улице, у нее в голове появилась эта дурацкая мысль, и она поскорее убежала в подъезд, позабыв, что могла бы пригласить его диски послушать… Правда, на следующий день мальчик снова к ней подошел, но к ним привязалась очень настырная и нахальная одноклассница, которой к тому же идти было гораздо дальше, чем Полине. Полина пошла домой, а мальчик с «настырной-нахальной» потопал дальше. На третий день он пошел именно с нахалкой, а на Полину и не посмотрел. Было и еще несколько похожих случаев.

И вот однажды, уже незадолго до окончания школы, Полина была одна дома. С чего ей в руки попалось отдельное издание пьесы Гоголя «Ревизор» — она сейчас уже не помнила. Может быть, собиралась просто так перечитать, а может, намеревалась «шпору» для грядущих выпускных, а заодно и вступительных экзаменов написать. Но долисталась она только до знаменитой фразы городничего насчет унтер-офицерской вдовы, точнее, до трех завершающих слов: «…Сама себя высекла!» Сколько раз Полина эту фразу в прошлом перечитывала, сколько раз слышала с экрана — не счесть. Но ни разу ей не приходило в голову то, что пришло в этот день.

Полина проверила, хорошо ли заперта входная дверь, затем закрыла на задвижку дверь в свою комнату — хотя в квартире никого не было! — зашторила окно. Ее охватило жаркое возбуждение и какое-то отчаянное чувство свободы. Полина стащила с себя джинсы, стянутые кожаным пояском, а затем разделась догола. После этого она поставила стул перед своим туалетным столиком с большим зеркалом — мама с папой к 16-летию подарили. Затем выдернула из джинсов кожаный поясок и улеглась животом поперек стула, попой к зеркалу. Обернулась через плечо, поглядела в зеркало, где отражались ее очень симпатичные бело-розовые половинки, сложила ремешок вдвое, а затем с яростью хлестнула себя поперек ягодиц. Очень больно и жестоко — впору визжать было. Но Полина лишь прошипела: «Вот тебе, жирная!» — и снова хлестнула себя. Потом еще и еще — раз пятнадцать, наверное, а может, и все двадцать! — со злыми приговорками: «Получи, неудачница! Вот тебе, уродина! На! На! Дрянь вонючая!» Но с каждым ударом, который она себе наносила, Полина чуяла, что в ее теле быстро нарастает сладкое возбуждение, которое начисто заглушало боль. И она стала хлестать себя все чаще и чаще, хрипя и выстанывая совсем уж площадную ругань, которую в ином состоянии даже наедине с собой не могла бы произнести. Наконец ее по-настоящему схватило, и Полина просто взвыла от наслаждения, которого раньше никогда не испытывала… Потом она сползла со стула, упала животом на кровать и заплакала — от счастья.