Лондон

Потом заметила, что Эдвард пристально наблюдает за ней. Он превосходно разбирался в некоторых вещах. Пивоварня была одной из них. Он знал, что пиво должно быть крепким, а его слово – священным. Эдвард умел быть здоровым и добрым малым, отличным спортсменом, ибо все это шло на пользу бизнесу в сей благородный век. И он понимал в рентабельности и простой бухгалтерии; знал из баланса, что его активы, будучи древними, во много раз превосходили свою стоимость. Короче говоря, на свете не было человека надежнее его – честного пивовара.

Сознавал он и то, что население Лондона стремительно росло; все сословия, кроме нижайших, благодаря империи богатели; пивоваренный завод Буллов с каждым годом производил все больше пива, и если так пойдет дальше, то его обожаемая старая пивоварня с бодрящими душу кирпичными зданиями и густым солодовым духом сделает его весьма состоятельным человеком.

Эдвард также понял, что его жена и молодой Мередит уделяли друг другу слишком много внимания. Бояться нечего: впредь они не увидятся. Он позаботится, чтобы этого не случилось. Но все равно испытал раздражение. Ему захотелось поставить на место этого назойливого юнца.

Возможность вскоре представилась. Супруги Пенни, все еще оживленно обсуждавшие Великую выставку, упомянули прекрасные секции Франции и Германии, и тут вмешался Силверсливз.

– Французы – южане с кельтскими корнями, а потому превосходны в искусстве, – заметил он. – Но если взять машины, то немцы производят поистине грандиозное впечатление. И в этом, согласитесь, очень похожи на нас. Порядочный, практичный народ. Современные римляне. – Он глянул через стол. – Империи создаются людьми практичными, мистер Мередит. Вам лучше поизучать германцев, чем индийских богов.

Такие взгляды стали довольно популярны в Англии. В народе говорили, что англосаксы, в конце концов, относились к германской расе, а протестантизм тоже зародился в Германии. Немецкой была и королевская семья; муж королевы – вдохновитель Великой выставки – немец до мозга костей. Промышленно развитый, самодостаточный северный народ, не слишком сильный в искусствах, но в высшей степени практичный – такие качества пришлись викторианцам по душе. Они решили уподобиться немцам, каким-то образом позабыв, что в них намешано много всякого – кровей кельтских, датских, фламандских, французских и прочих и прочих.

Эдвард воспользовался случаем.

– И все же между империями нашей и Римской есть разница, – заметил он добродушно. – Возможно, мистеру Мередиту следует ее учесть. Наша империя не склонна к завоеваниям. Ни малейшего поползновения! Римлянам были нужны армии. Нам – нет. Все, что мы предлагаем отсталым странам, – преимущества свободной торговли. Она несет им цивилизацию и процветание. Я смею надеяться, что настанет день, когда она цивилизует весь мир и армии больше вообще не понадобятся. – Он мягко улыбнулся Мередиту.

– Но, Эдвард, – возразила Мэри Энн, – у нас огромная армия в Индии.

– Ничего подобного, – ответил тот.

– И на самом деле ваш муж совершенно прав, миссис Булл, – вежливо вмешался Мередит. – Подавляющее большинство войск – индийские полки, сформированные на месте и оплачиваемые индусами. Почти полиция, – улыбнулся он криво.

– Отрадно слышать, что вы согласны, – ухватился за это Булл. – И обрати внимание, Мэри Энн, на слова мистера Мередита: «оплачиваемые индусами». С другой стороны, британская армия оплачивается британским налогоплательщиком, то есть деньгами, заработанными в поте лица. Если мистер Мередит станет кадровым офицером, его задачей будет защита наших торговых интересов. А коль скоро, – теперь он вознамерился жестко поставить юнцу на вид, – я буду платить мистеру Мередиту и его подчиненным, то цена должна быть низкой, насколько это возможно. Если только, – добавил он сухо, – мистер Мередит не сочтет, что я не доплачиваю налогов.

Это, конечно, прозвучало оскорбительно. Мэри Энн побагровела от стыда. Но Булл отлично знал, что говорил дело. Мало кто мог ему возразить. Правда, некоторые отводили Англии бо́льшую роль. Недавно на обеде в Сити Эдвард сел рядом с Дизраэли – надоедливым, по его мнению, политиком, голова у которого была забита дурацкими мечтами об имперском величии. Парламентское большинство куда охотнее склонялось на сторону солидных вигов, вроде мистера Гладстона, который ратовал за свободную торговлю, минимальные государственные расходы и низкие налоги. Даже такие зажиточные люди, как Булл, облагались лишь трехпроцентным налогом. И он считал, что этого вполне достаточно.

– Я не хочу повышения налогов, – спокойно произнес Мередит.

– А разве не важно вероисповедание народов, которые населяют империю? – напомнила зятю Эстер. – Мы направляем миссионеров… – Она умолкла, ожидая поддержки.

– Разумеется, Эстер, – твердо ответил тот. – Но уверяю вас, на практике религия следует за торговлей, а не наоборот.

Это было чересчур. Сначала Эдвард оскорбил Мередита, а теперь раздувался, как индюк. Общество начинало бесить Мэри Энн. Такие невежественные и такие самоуверенные!