Лондон, любовь моя

«У меня нет тетушек, кажется, — говорит Мэри. — Но кузины, должно быть, есть. Однако они не намного старше меня. И я не знаю, где их искать».

«Мы могли бы подумать о переводе определенных больных на амбулаторное лечение при условии, что они будут регулярно посещать свои клиники. Стоит об этом подумать. Давно вы у нас?»

— Почти двадцать лет, сэр. — Сестра Китти Додд откладывает свой журнал.

«Баю-бай, спокойной ночи! Вышел в путь уже молочник…»

Мэри и Мерль остановились на Флит-стрит, чтобы выпить по чашке горячего шоколада. Туда и сюда мимо них проезжают запряженные лошадьми фургоны и такое множество разнообразных автомобилей, как будто дефицита бензина не было и в помине. На той стороне улицы они замечают пару: кипучую Джанет Гейнор и Нильса Астера с довольно кислым выражением лица. Он останавливается у огромной каменной стены — Мэри кажется, что это тюрьма «Флит».

«Эти ворота по-настоящему пугают меня всякий раз, когда я прохожу мимо. Так же как и тебе, однажды мне пришлось побывать за ними. То, что происходит там, ужасно».

Мэри пытается им помахать, но Мерль, очевидно, не хочет, чтобы кто-нибудь из них ее заметил. Мэри опускает руку.

«Этот человек — свинья, — говорит Мерль. — Странно, что он на свободе. Не могу даже сказать тебе, что он сделал своей жене».

«Дармоед и тунеядец, у него на лбу написано».

«Это еще слабо сказано».

Мерль настроена необыкновенно критично. Сзади за столиком вполголоса беседуют две солнечные женщины. «Потом ты входишь. Не думай ни о чем. Не думай, что он выглядит смешно. Он не так уж изувечен знаешь но все же сделай себе свежий макияж ему нравится когда ты выглядишь великолепно это его приободрит помни об одном страдать совершенно не нужно он не грустит скоро он опять придет в норму не беспокойся говорят это похоже на реставрацию…» Мэри пытается повернуть голову, чтобы получше разглядеть женщин, но Мерль останавливает ее: «Не покидай меня, Мэри, дорогая. Ты мне нужна».

Польщенная, Мэри наклоняется к своей подруге:

«Я уже сказала тебе, какое красивое у тебя платье? Жаль, что тебя не было с нами раньше. Нам было по-настоящему весело. С тремя матросами. Что с тобой?»

Мерль опускает глаза, но ясно, что она готова расплакаться.

«Перед тем как прийти сюда, я работала в цирке. Работала, пока его не закрыли. А теперь в Лондоне нет зимнего цирка, только в Париже, на Бульвар-де-Темпль. Знаешь?»

«Я никогда не бывала в Париже, Мерль».

«Большой разницы нет. Думаю, что нет разницы и между прошлым веком и нынешним. Я имею в виду, стало ли нас теперь больше?»

Она поднимает глаза, чтобы убедиться, что Нильс Астер и Джанет Гейнор уже ушли. Она почти шепчет:

«Я имею в виду тех людей, которым нужны таблетки. Прости за эвфемизм, дорогая, но нам ведь не разрешено употреблять слово „сумасшедший“, не так ли? Что скажешь? Мы когда-нибудь выберемся отсюда?»

«Сейчас у нас будущего нет, — ласково говорит ей Мэри. — Для меня, во всяком случае. Я словно приклеилась к настоящему. Если ты принимаешь это как данность, то со временем можешь избежать ответственности. Для всего остального я слишком слаба».

«Ты слишком сурова к себе. Я все еще очень хорошая актриса. Между нами, конечно. Дети всегда переносят боль намного легче, чем взрослые, не так ли? Не потому ли это, что они не испытали настоящего наслаждения? Ох, Мэри, да я не отличу своей задницы от локтя, как говаривал мой дедушка! Здесь очень мало людей, которые хотя бы раз не воспользовались псевдонимом. — Мерль вздыхает. — Как твой папа».

Мэри испытывает к Мерль горячее сочувствие, но не знает, чем ей помочь. Она допивает шоколад и откидывается на стуле, чтобы посмотреть на улицу.

«У меня была старая, времен Первой мировой войны, фотография одного мальчика. Я думала, что он вполне мог бы быть моим отцом: очень юный парнишка с почти девичьим личиком. Но у него на форме были сержантские нашивки. Я раздобыла лупу и пыталась разглядеть кокарду на фуражке, но это мало что мне дало. Вероятно, он был человеком образованным: у него был красивый почерк. Я думала, что он был джентльменом. Наверное, он уехал в Канаду и мама за ним, но бабушка никогда не слыхала о них больше, и, конечно, они не были женаты. Эта кокарда на фуражке была в виде какого-то животного, может быть оленя. На фотографии было написано „Искр, ваш Эдвард С. Эванс“, но, думаю, тебе все это неинтересно».