Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

«Да, — сказали лорды Галифакс и Эгремонт, государственные секретари, — вы должны арестовать Уилкса». В конце концов он согласился предстать перед ними, только потребовал, чтобы его отнесли в паланкине, хотя идти было меньше ста метров и за ним следовала приветствовавшая его толпа. На допросе Уилкс вел себя нахально, заявив, что «все стопки бумаги на столе ваших светлостей должны остаться такими же белоснежными, как вначале». Разъяренные министры отправили его в тюрьму лондонского Тауэра.

Но уже поползли слухи. Людям Уилкс уже был известен как бич непопулярного правительства. Он становился мучеником за свободу. Процессии знати приходили навестить его в Тауэр. В его честь слагали баллады, одна из них называлась «Бриллиант в Тауэре», написана она будто бы была какой-то знатной дамой, и в ней говорилось, что Уилкс был самым драгоценным из всех драгоценных камней в королевстве. За несколько дней на вывесках уже дюжины гостиниц красовалась его перекошенная физиономия, а когда его переводили из Тауэра на слушания в Вестминстер, за ним следовала огромная толпа. Суд, который вел лорд судья Пратт, ставший впоследствии лордом Кэмденом, состоялся в юго-восточном крыле огромного здания Вестминстер-Холла. Пратт и сам стал героем юриспруденции.

«Опубликование клеветы не есть нарушение порядка, — постановил он. — Уилкс находится под защитой парламентских привилегий». Его отпустили. «Это не ропот толпы, — заявил этот демагог судье, — но голос свободы, который должен быть и будет услышан».

Уилкс окукливался, превращаясь из хулиганствующего писаки и прожигателя жизни в радикала. Возможно, сказался наследственный пуританизм и нонконформизм его матери: в личности этого вольнодумца и позера теперь проявились черты принципиальности и упрямства. Уилкса поглотила настоящая страсть к отстаиванию свободы, и прежде всего свободы прессы.

В ярости, что его освободили, министры короля позволили просочиться информации о некоторых, как они надеялись, компрометирующих деталях. Среди тех вещей, которые были возвращены ему государством, была упаковка кондомов. Как и все другое из его «частной» жизни, это не причинило ему никакого урона в глазах лондонской публики.

Уилкс продолжил наносить ответные удары. Он инициировал юридические процедуры против государственных секретарей. Он обвинял их в нарушении прав собственности и грабеже, так как в процессе обыска его дома кто-то, как оказалось, стащил серебряный подсвечник.

И он был не единственным, кто использовал дело о № 45, чтобы терзать правительство Георга III, аж двадцать пять мастеров-печатников и подмастерьев подали иски против королевских курьеров. Пожалуй, впервые в истории Британии представители рабочего класса использовали судебную систему, чтобы отстоять свободу и атаковать олицетворение государства — самого короля. Уилкс был в зените славы и оборудовал новый печатный пресс на Грейт-Джордж-стрит, посредством которого он перчил правительство памфлетами, проклятиями и очередными выпусками адского North Briton. Затем наступила черная полоса.

На полу печатной мастерской один из его работников, печатник по имени Сэмюэл Дженнингс, заметил интересный клочок бумаги. Он оказался обрывком какой-то похабной поэмы с правками рукой самого мистера Уилкса. Хорошей поэзии в ней было немного, было очевидно, что она была задумана как политическая сатира. Парочка намеренно не героических строк звучала так: «Тогда, в сравнении с другими членами, совершенно очевидно, что Бут стоит прямее всех».

«Хмм, — сказал Дженнингс, — забавно. Возьму это домой и прочту жене». То, что он нашел, было корректурой «Эссе о женщине» Поттера — Уилкса, которое Уилкс опрометчиво заказал напечатать ограниченным тиражом тринадцать экземпляров. Неизвестно, что миссис Дженнингс подумала о поэме, со всеми ее игривыми непристойностями, но на следующий день она использовала ее, чтобы завернуть кусочек масла на обед своему мужу. Эта трапеза состоялась в пабе Red Lyon, где, очевидно, не возражали, если посетители приносили упакованные обеды с собой.

Дженнингс вместе с другим печатником по имени Томас Фармер обедал луком, редиской, хлебом с маслом и запивал пивом. «Ого, — сказал Фармер, читая замасленные строки, появившиеся под его ножом, — что это вообще такое?» Он отнес бумагу в свою печатную мастерскую и показал ее старшему мастеру.

Старший мастер показал ее хозяину. Хозяином был шотландец по имени Фэйден. Он ненавидел Уилкса. Он посоветовался с хитрым безнравственным священником по имени Кидгелл, который отнес ее лорду Марчу, а тот отнес ее государственным секретарям. Галифакс и Эгремонт прочли ее с нескрываемым восторгом. Они видели, что поэма — ребячливый вздор, но этого вполне хватало, чтобы посадить их врага под замок. Одно дело — нацарапать порнографическую и оскорбительную поэму, но напечатать ее!